– Я обычно рисую карандашом, но для вас…

Скуратович положил блокнот на колени, отвернулся от Глеба, словно школьник-отличник, который не хочет, чтобы у него списывали, и принялся что-то калякать на страничке, прикрывая рисунок ладонью. Временами Василий Антонович приподнимал голову и смотрел вдаль, как будто видел там человека, портрет которого пытался изобразить. Он пыхтел, сопел, ерзал, даже слюнявил кончик ручки, точно это был карандаш.

Наконец Скуратович прихлопнул ладонью страничку и с видом победителя посмотрел на Глеба. Затем резко убрал руку и подал записную книжку, спросив при этом:

– Похож?

Вопрос был идиотским, но тем не менее Сиверов ответил, чтобы не обижать Скуратовича:

– Вылитый.

Рисунок оказался выполнен вполне пристойно, во всяком случае, имея рядом оригинал, человека можно было бы узнать. Но у Глеба оставались сомнения в художественных способностях старика, и он решил проверить:

– А меня вы могли бы нарисовать?

– Могу и вас.

На этот раз Скуратович уже не таился. И самое интересное, он даже ни разу не взглянул на Глеба, рисовал, уставившись куда-то в пространство. Сиверов с интересом наблюдал за ним. Портрет получался вполне похожим. Этот портрет Скуратович, в отличие от предыдущего, подписал, поставив свой замысловатый автограф и отдал блокнот Сиверову. Вернее, даже, не отдал, а торжественно вручил, словно бы это был не рисунок душевнобольного музейного хранителя, а, по меньшей мере, работа Пабло Пикассо.

«Ну вот, уже что-то, – подумал Сиверов, – не зря я варил кофе и возвращался в сумасшедший дом».

Старик Скуратович сидел с блаженным видом, нежно поглаживая большой китайский термос, словно это был священный сосуд, дарохранительница в храме.

– Послушайте, – обратился к нему Сиверов, – Василий Антонович, а у этого мужчины, что вы нарисовали, не было никаких особых примет, чего-нибудь такого, что бросается в глаза?

– Вы имеете в виду родинки, бородавки, приметные шрамы, да?

– Именно это.

– Вы знаете, ничего такого, обыкновенное лицо в общем-то неприметный человек. Шрамов, родинок и бородавок у него не было. А вот кое-что другое было.

– Что именно? – Глеб насторожился и придвинулся к старику поближе.

– С одной рукой у этого мужчины непорядок.

– В каком смысле непорядок? – уточнил Глеб, возликовав про себя: наконец-то хоть какая-то зацепка.

Если у мужчины на руке, к примеру, татуировка или не хватает пальцев, это уже примета.

– Секундочку.

Василий Антонович задумался, прикрыл глаза, словно пытался увидеть в воображении того человека, вспомнить февраль 1994 года, холодный и промозглый, когда он пришел к нему в музей.

– Правая рука у него была все время в перчатке, он не снимал ее даже в помещении. И здоровался левой.

Что с рукой, я не знаю, но пальцы, вроде бы, не гнулись.

– Вы говорите, офицер? Офицер и инвалид – такого быть не может.

– Я помню абсолютно точно, вот как сейчас вижу черную перчатку на руке.

«Черная перчатка на руке… – повторил Глеб. – Да, и тогда, ночью, старик сказал те же слова. Это уже действительно что-то».

С этим еще предстояло разобраться. То ли у таинственного посетителя был протез, то ли рука парализована, то ли ожог. В общем, могло быть все, что угодно. Но если мужчина появлялся несколько раз, и все время у него на руке была перчатка, то, скорее всего, у него серьезное увечье. Ведь просто так ни один нормальный человек не станет постоянно носить перчатку на одной руке. В таком случае, это должно быть отражено в медицинской карте.