Рыжий бандит, еще раз угрожающе промяукав где-то над моей головой, умолк. Жанна неподвижно сидела на лавке. Пелагея долистала сборник французской поэзии до конца и, захлопнув книгу, отодвинула ее в сторону.

– Понятно, понятно. Сейчас, сейчас.

Поднявшись на ноги, Пелагея направилась в мою сторону. Обладай я еще способностью двигаться, наверняка бы опрометью кинулся вон из ее жуткого дома. Но об этом следовало подумать раньше. Проклятая колдунья превратила меня в нечто, похожее на истукана, и теперь я лишь с ужасом ждал, что последует дальше.

Пелагея подошла к буфету. Я уже мысленно прощался с жизнью и проклинал на чем свет стоит Ольгу Николаевну, уговорившую нас пойти сюда, когда «бабка», взглянув на меня, строго бросила: «Цыц!» – и принялась рыться в ящиках.

На сей раз приготовления заняли куда больше времени, чем вчера. Пелагея долго сыпала в ступку что-то из разных мешочков. Наконец, составив смесь, она протянула ступку Жанне:

– Толки, и как следует.

Жанна покорно заработала пестиком. Пелагея тем временем переместилась к печке, погремела заслонками и набрала полный совок золы. Бережно неся его перед собой, она вновь подошла к столу и ссыпала часть золы с совка в деревянную миску. Остальная зола полетела в ведро, стоявшее возле печи.

Все это время Жанна продолжала ритмично постукивать пестиком. Она делала это словно робот. Пелагея уставилась на ступку.

– Хватит, – коротко приказала она, одним движением высыпала содержимое ступки в миску с золой и долила туда воды.

Затем Пелагея опустилась на прежнее свое место, прямо напротив Жанны.

– Ну, начнем, милая, – обратилась к Жанне она, и голос ее прозвучал совершенно по-иному, чем прежде.

Если бы не видел Пелагею, то легко мог бы предположить, что к Жанне обращается древняя старуха.

– Ну, моя милая, ты готова? – повторила Пелагея.

– Да, – едва слышно пролепетала девочка.

Пелагея потянулась к керосиновой лампе и подвернула фитиль. Плотные шторы были, как и вчера, задернуты. С улицы сюда не проникало ни единого лучика света. Поэтому комната погрузилась в полный мрак. До того полный, что скрылись стены. Свет выхватывал из темноты лишь стол и сидящих за ним Жанну и Пелагею. Колдунья простерла обе руки над миской. Там клокотнуло и вверх взметнулся узкий и острый, как шпага, язык сине-зеленого пламени. Пелагея подула на него. Пламя свернулось в спираль, затем вдруг рассыпалось на великое множество крохотных огоньков, которые роем мошкары заплясали над миской.

Огоньки были всех цветов радуги – красные, синие, желтые, зеленые, фиолетовые… Темп их танца с каждым мгновением убыстрялся. От этого беспорядочного движения у меня закружилась голова, я зажмурился.

Снова открыв глаза, я никаких огоньков не увидел. Пелагея, держа в одной руке французскую книжку Юлии Павловны, а в другой – Жаннину расческу, сосредоточенно разглядывала что-то внутри миски. Не знаю, сколько она так сидела в полном молчании. Мне показалось, долго.

Наконец Пелагея подняла голову и обратилась к Жанне:

– Плохо дело. Даже хуже, чем я сначала подумала.

– Что, мама не поправится? – навернулись слезы на глаза Жанне.

– Все зависит от тебя, девочка, – продолжала Пелагея. – На маме твой сглаз лежит очень слабенький. Его снять – раз плюнуть. Но на тебе, дорогая… – Пелагея чуть помолчала, видимо, подбирая нужные слова. – В общем, твой сглаз и на маму действует. И получается, что на ней целых два сглаза. Один другой питает. А это очень серьезно.

– И ничем нельзя помочь? – в отчаянии произнесла Жанна.

– Можно, – ответила Пелагея. – Но способ только один. Зеркало поставить.

– Зеркало? – переспросила Жанна.