Все это мы собрали предыдущей ночью, лихорадочно гоняя по всему округу Лос-Анджелес: от Топанги до Уоттса мы хватали все, что попадалось под руку. Такой запас для поездки и отрыва не нужен, но едва подкопишь сколько-нибудь серьезную коллекцию химикатов, сразу появляется желание все расширять ее и расширять.

Реально беспокоил меня только эфир. На свете нет ничего беспомощнее, безответственнее и порочнее, чем человек в пропасти эфирного запоя. А я знал, что до этой гнилой дряни мы дорвемся очень и очень скоро. Вероятно, на ближайшей же бензоколонке. Мы уже воздали должное всему остальному, а сейчас… Да, настало время изрядно хлебнуть эфира и следующие сто миль проделать в отвратительном слюнотечении спастического ступора. Единственный способ не потеряться под эфиром – принять на грудь как можно больше амила, не все сразу, а по частям, ровно столько, чтобы сохранять ясную голову на скорости девяносто миль в час через Барстоу.

– Вот так и надо путешествовать, чел! – заметил мой адвокат. Он перегнулся врубить на полную громкость радио и стал подпевать в такт ритм-секции, плаксиво вымучивая слова: -Одна затяжка унесет тебя, дорогой Иисус… Одна затяжка унесет тебя…

Одна затяжка? Дурья твоя башка! Подожди пока не увидишь долбаных летучих мышей. Я едва слышал радио, с шумом привалившись к дверце в обнимку с магнитофоном, игравшим все время «Сочувствие дьяволу». У нас была только одна эта кассета, и мы непрестанно ее гоняли, раз за разом – сумасшедший контрапункт радио. А еще – чтобы не потерять ритм на дороге. Постоянная скорость не дает попусту расходовать бензин, и в тот момент это почему-то казалось важным. Разумеется. В такой поездке надо быть повнимательнее с расходом бензина. Избегай резких ускорений и рывков, от которых кровь стягивается к затылку.

Автостопщика мой адвокат заметил задолго до меня.

– Давай подбросим парнишку, – предложил он, и не успел я возразить, как он остановился, а «оки» уже бежал со всех ног к машине, улыбаясь во весь рот и крича:

– Черт возьми! Я никогда не ездил в тачке с откидным верхом!

– Что, правда? – переспросил я. – Ладно, наверное, ты уже для этого созрел, а?

Мальчишка нетерпеливо кивнул, и мы рванули в облаке пыли.

– Мы твои друзья, – сказал мой адвокат. – Мы не похожи на остальных.

«О боже, – подумал я, – он совсем с катушек съехал».

– Кончай трендеть, – резко оборвал я адвоката. – Не то поставлю тебе пиявки.

Он ухмыльнулся, похоже, въехав. К счастью, шум в тачке был настолько ужасен (рев ветра и радио плюс магнитофон), что парень, развалившийся на заднем сиденье, ни слова не слышал из того, что мы говорили. Или все-таки что-то разбирал?

«Сколько мы еще продержимся?» – думал я. Сколько еще, пока кто-нибудь из нас не начнет бредить и не спустит на мальчика всех собак? Что он тогда подумает? Вот эта безлюдная пустыня была последним известным домом семьи Мэнсона. Возникнут ли у него мрачные ассоциации, когда мой адвокат заорет про летучих мышей и громадных мант, обрушивающихся сверху на машину? Если так… ну просто отрежем парню голову и где-нибудь его закопаем. Само собой отпускать его нельзя. Он тут же настучит на нас каким-нибудь нацикам, местным силам правопорядка в этой глуши, и они бросятся за нами как адские псы.

Бог мой! Я это вслух сказал? Или только подумал? Я что-то говорил? Они меня слышали?

Я опасливо глянул на своего адвоката, но он, казалось, не обращал на меня ни малейшего внимания: смотрел на дорогу, вел нашу «Большую красную акулу» на скорости в сто десять или около того. С заднего сиденья ни звука.

Может, надо поболтать с мальчишкой? Может, если я объясню ситуацию, он слегка расслабится?

Ну конечно! Повернувшись на сиденье, я одарил его широкой приятной улыбкой… восхищаясь формой его черепа.