РЕД.: Вы его не спасли?

ХСТ: Через некоторое время я его вытащил, но не стал останавливать, когда он вскочил, пробился через шеренгу судебных исполнителей вокруг Эрвина и толкнул его на телекамеры. Проход между столом для прессы и телевизионщиками был узким… все дело в их оборудовании.

РЕД.: С кем бы вы его сравнили в истории искусства? Что вы объективно о нем думаете?

ХСТ: Наверное, с Джорджем Грошем. Он первым приходит на ум. И… с Хогартом… или, может, сегодня с Пэтом Олифантом…

РЕД.: Так, по-вашему, он дал точный портрет Америки?

ХСТ: Сомневаюсь, что Хогарт был совершенно объективен, но, да, даже в самых гротескных рисунках Ральфа есть элемент реальности. Он умеет улавливать. Своей ядовитой сатирой он преувеличивает две-три черты, которые вызывают у него ужас в сцене или ситуации. Все знают, что нарисованные им люди выглядят не совсем так, но если присмотреться внимательнее, то очень похожи. Все копы в вестибюле отеля в Вегасе были одеты в одинаковые клетчатые шорты и были безобразнее любых мутантов, каких видишь в самой жуткой психушке – ну, в психушке для преступников. Но, вспоминая ту сцену, я понимаю, что они не слишком отличались от психов. Рубашки на них были разных цветов, и не все выглядели опасными психами, но Ральф уловил пару-тройку отличительных черт: стеклянные глаза, стрижки ежиком, зубы как у хорьков, пивные брюхи. Если преувеличить эти четыре черты, получится довольно жуткий рисунок…

РЕД.: Значит, он реалист…

ХСТ: О да. Через преувеличение и избирательный гротеск. Его восприятие реальности не совсем нормально. Ральф смотрит на мир через очень черные очки. Он не просто рисует сцену, он ее интерпретирует – со своей колокольни. Например, на Уотергейтских слушаниях он считал, что судить следует сенаторов. Был убежден, что они насквозь продажны. Коррупция в самом широком смысле шокирует его и заводит больше всего. Я говорю про коррупцию, которая идет гораздо дальше отступных полиции или взяток политикам, речь идет о глубоко коррумпированных людях, во имя закона и порядка выполняющих коррумпированные по сути действия.

РЕД.: Вы планируете еще какие-нибудь совместные проекты?

ХСТ: Суд над Никсоном был бы для Стедмана недурным трипом.

РЕД.: Сенатские слушания?

ХСТ: Да. Никсона необязательно потащат на скамью подсудимых, – согласно закону, – но такое вполне возможно. Думается, это был бы идеальный материал для Ральфа. Или, может, очень дорогая свадьба на Юге: старинные, заинцесченные семейства и все такое. Или карнавал, бродячий цирк с выступлениями на ярмарках. Думаю, его основательно заведет групповое изнасилование в Лос-Анджелесе или секс-оргия на Бикмен-плейс в Нью-Йорке. В его рисунках есть тема безумства: декаданс, разложение, аморальность – как жуткие типы в пластмассовых шляпах у памятника Кеннеди в Далласе. Непристойность в самом широком смысле – еще один признак того, что шокирует Ральфа. Думаю, весь Даллас и Техас, даже вся Америка, видятся ему как скопище непристойностей или по меньшей мере насмешка над тем, чем им следовало бы быть, над тем, на что, по его мнению, Америка претендует. Он, вероятно, считает, что она с самого начала была обречена. Его представление об Америке сродни представлению короля Георга III.

РЕД.: Да, он же англичанин. Мы с самого начала облажались. Следовало бы остаться с теми ребятами.

ХСТ: Ага. Кучка неотесанных выскочек, ничего у них не получилось. Может, Ральфу нужно побольше времени провести на конференции «храмовников». Судя по рисункам, он застал одну такую в Далласе. Его бы следовало на неделю запереть в гостинице на Национальной конференции храмовников в Дулуте. Господи, да он может не пережить потрясения! Или у него выйдут фантастические рисунки. Лучше всего он работает, если загнать его в ситуации, когда он вот-вот сорвется, когда он на грани, но еще способен функционировать.