Я карабкаюсь наверх, чтобы убедиться, что те действительно обезврежены, но во впадине, из которой они сеяли смерть, пусто и безмолвно.

 – Тут никого нет!..– – кричу я, спускаясь обратно.

 Однако в рощице, среди убогих акаций, тоже безмолвно и пусто.

 – Любо, где вы?– – снова кричу я.

 Подумав, что после взрывов Любо со Стефаном успели отойти на безопасное расстояние, я еще и еще раз кричу изо всех сил. И вдруг до моего сознания доходит, что зря я стараюсь, потому что никакого Любо тут нет, потому что тут вообще нет ни живой души и я совсем один среди этой пустыни.

 – Они нас околпачили,– – говорю.– – Я поднялся наверх, но там никого не оказалось.

 Об этом я рассказываю Любо, которого в конце концов нашел – он сидел на камне возле умирающего Стефана.

 – Это мы со Стефаном их убрали,– – поясняет Любо.– – Мы зашли с другой стороны и разделались с ними, подумав, что, может, у тебя не хватит духу.

 – Глупости,– – отвечаю я, стараясь скрыть обиду.– – Ты прекрасно знаешь, что я сверну хребет любому страху. Не так уж она страшна, эта смерть.

 – Ты в этом мало смыслишь,– – со слабой улыбкой возражает Любо.– – Ты еще не умирал и не знаешь, что это такое…

 – Глупости,– – повторяю я.– – Я не раз умирал, и у меня есть точное представление, что это такое.

 – Ты, Эмиль, всегда маленько того,– – опять усмехается Любо, постукивая себя по лбу.– – При всякой опасности тебе кажется, что ты умираешь, а вот я уже мертв и могу тебе твердо сказать, что, хорошо это или плохо, смерть бывает только одна. Дождешься ее, вот тогда и потолкуем.

 Сон кончился, но я, наверно, еще не окончательно проснулся, потому что меня не покидает мысль: «Зря я не спросил, долго ли мне придется ждать. Все же лучше заранее знать, когда наступит твой срок».

 В ближнее отверстие трубы просачивается свет – значит, уже день. Смотрю на часы, но они опять остановились. Мозг мой работает как-то замедленно. Поэтому прошло немало времени, пока я решил взглянуть на то, что уже целую вечность зажато в моей правой руке.

 Свет просачивается главным образом через одно отверстие, послужившее для меня входом. Влезая в трубу, я примял перед ним бурьян. Приподнявшись с трудом на локте, разжимаю пальцы – это скомканный буклет, полученный на улице города. Я бережно разглаживаю его, разглаживаю так долго, что уже почти не помню, что делаю, но тут я вижу слово, написанное сверху крупными буквами: «БОЛГАРИЯ».

 Прочитываю это слово снова и снова, потом читаю по слогам вслух – здесь меня все равно никто не услышит: «БОЛ-ГА-РИ-Я».

 Какое-то время я неторопливо и мучительно препарирую это слово, стараюсь постичь его смысл. И тут меня вдруг осенило: «Ведь сегодня вторник. Наверняка вторник. Не мог же я пропустить вторник…»

 Эта молнией сверкнувшая мысль служит пищей для новых невеселых рассуждений. «Ну и что из того, что вторник?.. А чем он лучше среды и всех остальных дней».

 Проходит еще немало долгих минут, пока мне удается прийти к новому заключению: «Верно, вторник… Только вылезти отсюда – значит быть пойманным…»

 Ну и что?

 Мне нечего больше терять. И это сознание высвобождает меня из вязкой тины нудных рассуждений. Мне больше нечего терять, для меня нет иного пути, кроме избранного, куда бы он меня ни привел.