— А мне никого и нанимать не надо. Я тебя просто зарежу. Как свинью, — Художник поиграл возникшим как по волшебству в пальцах ножом.

— Ты… Да как ты…

— Как свинью, — повторил Художник.

— Но половина…

— А ты сколько предлагаешь?

— Ну, пять процентов. Это немало.

— Только визжать будешь, когда железо через жирок твой пройдет.

— Ну, семь.

Торговались они остервенело. Но наконец достигли взаимоприемлемых условий.

Новый директор ликеро-водочного комбината, бывший ранее заместителем, Ашот Амбарцумов и бухгалтерша, тридцатидвухлетняя красивая блондинка Наталья Глущина, по четвергам ужинали в ресторане «Синий парус», а потом в сопровождении шофера и охранника ехали в загородный дом продолжать банкет при свечах в постели.

Когда их темно-вишневый «Вольво» двинулся в направлении загородного дома, на трассу на третьем километре Московского шоссе с проселочной дороги выехал «КамАЗ», который, по сводкам, проходил как угнанный три часа назад.

От удара «Вольво» вынесло на обочину, и она ткнулась в овраг носом, замерла.

Из машины выскочил телохранитель и тут же рухнул от автоматной очереди. Потом киллеры выпрыгнули из кузова, подошли и методично всадили каждому еще по пуле.

На похоронах Амбарцумова Лев Гринберг плакал. И говорил речь на панихиде, где собрались и заводчане, и областные руководители, с надрывом говорил:

— Ашот… Он… Он был не просто начальником… В нашем возрасте трудно находить новых друзей. А старые друзья уходят. Хорошие друзья. Добрые друзья. И нам остается ждать только встречи с ними там…

Что скажут друзья, встретив его на том свете, Гринберг старался не думать. И плакал он искренне. Ему и правда было жаль Ашота. Тот действительно был его другом. Но дружба дружбой, а денежки врозь.

— Я верю, что Ашот не останется неотмщенным. Что кара падет на подлых убийц! — завершил на пафосной ноте свою речь Гринберг.

Через два дня на него вышли армяне. Один из главарей арминской диаспоры Раф Григорян потребовал встречи. И немедленно.

— Конечно, Раф. Конечно, — затараторил Гринберг. — Когда скажешь…

В кабинет Раф заявился с двумя смуглыми, мощного телосложения армянами, сильно похожими на людей, готовых на все. Мрачные лица. Недобрые взоры. В этих взорах читались очень уж нехорошие обещания.

— Здравствуй, дорогой. Какая потеря, — рванулся навстречу Григоряну Гринберг.

— Кто мог это сделать? — не пожимая руки, Раф уселся в кресло. — Кто?

— Сразу скажу. Это или Леня Нарусов… или бандиты тамбовские. У них пересекались интересы. Тамбовцы задолжали Ашотику большие деньги.

— Хотелось бы верить, — пронизывающе посмотрел на хозяина кабинета Раф.

— Потом разговор вошел в более мирное русло. Они повздыхали о погибшем товарище. И наконец перешли к главному.

— Знаешь, ведь и наши интересы в «Эльбрусе» присутствовали, — произнес Раф буднично, кидая утверждение, не подлежащее обсуждению и доказыванию. — Доля акций его нам переходит. И вместе подумаем, как править будем.

— Есть собрание акционеров, — сухо произнес Гринберг. — Есть существующий порядок, по нему этот вопрос и будем решать.

— Акционеры? — удивился Раф. — Это слова мальчика?

— Это слова законопослушного человека. Это же не Ашота артель. И не моя. Это акционерное общество. И здесь свой порядок решения вопросов.