— Баштиау назначил на воскресенье, после ярмарки. Тут спешить ни к чему.

— Я ухожу к Тисау. Чтобы жить с ним.

Первые звезды, бледные на сером небе. На пустыре первые караваны. Мужчины накрывают головы и груз мешковиной. Под мелким дождем, неся в руках узелок с пожитками, Дива перебралась через реку и направилась к кузнице — там и жили, и работали. Дровяной печи там точно не было, зато были горн и жаровня, чтобы готовить еду. Насчет зеркала она не знала. В узелке у нее был металлический веер, в него можно смотреться, это и зеркало, и портрет — так придумал негр-колдун. При мысли об этом она улыбнулась.

Дива любила его и желала с тех пор, как пришла в Большую Засаду, вся в пыли и грязи, мертвая от усталости. Уже тогда она положила на него глаз — широкое смеющееся лицо, голый торс, шкура кайтиту на поясе, прикрывающая срам. Она думала встретить турка, а встретила своего мужчину. Ночью в гамаке могучий запах — дух, вонь, аромат — захватил ее, заполнил тело и душу, сделал женщиной. Она уже принадлежала ему, еще не познав его тяжести, наслаждения от его дубинки.

Баштиау да Роза хороший парень, блондин с голубыми глазами, гринго и все такое, и дом у него — полная чаша, но ее мужчина, тот, что горячил ей кровь и являлся ей во снах, был негр Каштор Абдуим, кузнец по прозвищу Тисау. Она шла по собственному желанию, несла в правой руке узелок, а в левой — сердце.

Стоя на коленях, Тисау удерживал ногу ослицы Ламире, прилаживая ей новую подкову с молотом наготове. Эду, подмастерье, стоял позади него, подавая гвозди, а мальчишка Трабуку, помощник погонщика, любовался его ловкостью. Дива остановилась перед ним и улыбнулась. Каштор тоже улыбнулся, и даже если удивился, то не показал этого. Они и словом не перемолвились: он опустил молот на гвоздь, мул ничего не почувствовал. Дива переступила порог, и ее приветствовали Гонимый Дух и Случайная Радость. Она вошла в дом, в свой дом.

Огонь разгорался в горне. Дива взяла горящий фонарь и осветила комнату, в которой она никогда не бывала: на полу циновка, гамак висит, в сундуке — носильные лохмотья. Рядом со штанами и рубашками — немногочисленной одеждой Тисау — она пристроила две юбки, несколько кофт и нижнее белье, платье из набивного ситца и домашние туфли. Погасила фонарь и легла в гамак. С этого момента ни одна другая женщина, кто бы она ни была, не занимала его. У гамака появилась хозяйка.

Она позволила захватить себя запаху своего мужчины, тихонько рассмеялась, как и в тот день, когда они встретились, и почувствовала умиротворение: завтра на их разукрашенном и грязном семейном гамаке появится второе кровавое пятно.

ДЕРЕВНЯ

Среди жителей и домашней скотины разгуливают беременные

Животы кверху — беременные гордо разгуливали по Большой Засаде. Рожать они должны были летом, к концу жатвы. Сначала только Дива и Абигайль — младшая дочка Жозе душ Сантуша. Потом к ним присоединились Изаура, которая была на одиннадцать месяцев старше сестры, и Динора — жена Жаузе. С появлением выходцев из Эштансии кортеж из беременных вырос почти вдвое, потому что три женщины из клана были брюхатые. Им тоже предстояло разрешиться от бремени с помощью благословенных рук Жасинты Короки.

Динора начала возрождаться к жизни в тот день, когда они увидели Большую Засаду, и Жаузе с надеждой коснулся пальцами ее усталого, покрытого пылью лица. Ни живая ни мертвая, она чудом удержала дух в рахитичном, тщедушном теле младенца, хныкавшего у нее на руках. Она была уверена, что для них все кончено с того самого судного дня, когда их вышвырнули с надела в Мароиме, но, увидав прекрасную плодородную долину, почувствовав внезапно, как ее ласкает мозолистая рука любящего мужчины, подумала, что, может быть, в этой глуши они снова смогут возделывать землю, растить скотину, а она снова почувствует желание, жар между ног, и кто знает — может, и забеременеет.