И чтобы правда была уж совсем полной, надо сказать, что это были добрые бразильцы. Фадул уже почти позабыл тот день и самые обстоятельства, когда сошел с корабля в порту Ильеуса, подросток, у которого были рекомендации к земляку Эмилиу Калиму, владельцу «Александрийского базара», — за прилавком этого магазина он учился и страдал. Он тогда еще не проникся окончательно своей любимой родиной грапиуна — главную роль здесь играли не люди, будь то мужчины или женщины, а стебли какао.

Неожиданно сеу Сисеру Моура, который должен был по заданию «Койфман и Сиу» ездить с фазенды на фазенду, привязал своего осла Энвелопе к столбу у боковой стены магазина и осторожно, чтобы не испачкать рукава потрепанного, но все же безупречного, несмотря на потоки грязи, пиджака, подошел к прилавку Фадул удивился: комиссионер не поинтересовался женщинами, не спросил о новых телочках. Его мрачное лицо не скрывало беспокойства:

— Плохо дела идут, друг Фадул, никто не хочет закрывать сделки. Пережду здесь, пока дожди не прекратятся.

Фадул снова удивился — ждать в Большой Засаде? Доктор Перманганат останавливался обычно в Такараше, где у него даже жили дальние родственники. Турок не спросил о причине. За прилавком своего заведения рано или поздно он узнавал о причинах всего и вся, не выказывая излишнего интереса, не рискуя прослыть любопытным.

Вместе с Тарсизиу Корока направилась на ферму переселенцев из Эштансии, находившуюся на другом берегу, и, проходя по мосту, отметила, как набухла река — вода бурлила, яростная и шумная. Она заметила груды водяных лилий, сорванных бурным потоком. Голубой цветок, возвышавшийся между двумя зелеными листьями, был невредимым посреди буйства воды, хрупкий и высокомерный. Река — добрый друг: она давала рыбу и питу, воду для всех надобностей, в ней купались, стирали, проводили время за шутками и болтовней. Светлыми ночами при полной луне и темными ночами при новой влюбленные парочки предавались здесь сладкому безделью: обнявшись, ныряли в теплую воду, стонали от наслаждения, находили приют в укромных местечках среди камышей. Без всякой на то причины река превратилась во врага, злобно грохотала, бормотала угрозы. Так подумала Корока, но ничего не сказала, чтобы не увеличивать беспокойство своего спутника.

Парень шел быстро, напряженно, и это было нормально — Зеферина, его жена, пожаловалась на первые схватки, на боли, еще легкие и прерывистые. На всех парах он выбежал под ливень и понесся к домику на Жабьей отмели, не собираясь ждать, когда схватки станут сильнее или когда отойдут воды, чтобы потом бегать и в панике искать повитуху.

— Кажется, началось, дона Корока. Пойдем!

«Пойдем!» Сколько уже раз Корока слышала этот повелительный призыв, подчинялась решительному приказу и выходила, тоже терзаемая беспокойством? Она сдерживала тоску и страх, и ей удавалось окончательно успокоиться, только когда приходила на место и принимала на себя командование сражением: с одной стороны она, с другой — смерть. Сейчас сердце еще сильнее сжималось в испуге, потому что в это время — в три часа пополудни — уже казалось, будто жуткие, печальные сумерки сгустились над Большой Засадой.

«Пойдем», — сказала она, успокоив наконец Тарсизиу и накрыв голову мешковиной, и пошла принимать роды у Зеферины. Это был уже восьмой плод того урожая, который начала Гуарасиаба-таманкейра. Или девятый, если учесть, что Динора разрешилась двойней той чудесной, удивительной ночью!

Порывами ветра чахлое тело Короки почти сносило, и на мосту ей пришлось схватить своего спутника за руку. В такой ливень никто носа из дому не казал, но роженицы не выбирают, когда придет их срок.