Добрый Бог маронитов брал его за плечо, тянул за руку, оттаскивая от женских грудей и впадин, чтобы предупредить об опасности, которая приближалась к Большой Засаде. Он открыл глаза, и Господь перевоплотился в переполошившегося верзилу Дурвалину, его приказчика:

— Сеу Фаду! Бандиты на подходе, сеу Фаду!

Его охватило необыкновенное возбуждение. Он и так-то все время был на взводе — его основная характеристика, — так вообразите, как он горячился сейчас! Фадул вскочил:

— Откуда ты знаешь?

— Педру Цыган сказал. Он в лавке, хочет поговорить с вами и с капитаном. Только капитана дома нет.

Умываясь в оловянном тазике, турок расспросил подробнее, и Дурвалину рассказал то немногое, что знал сам:

— Сеу Педру столкнулся с ними, когда шел сюда.

Сплетник потирал руки, чесал яйца и не мог скрыть нервного возбуждения. Фадул вытер лицо:

— Прямо сегодня ты отсюда уедешь.

— Я? Куда? Вы что, увольняете меня? Что я такого сделал?

— Дело не в этом. Ты ничего не сделал. Просто я не хочу, чтобы ты здесь был. Я не хочу, чтобы завтра твоя тетя обвинила меня, если что-то случится.

Дурвалину расхохотался в лицо хозяину:

— Тетушка Зезинья, когда послала меня сюда, сказала: «Лининью — так она меня называет, — ты останешься с сеу Фаду, будешь за ним приглядывать. Ни на шаг от него не отходи, потому что мой Турок — большой мальчик и все время попадает в разные заварухи». А уж заваруху хлеще нынешней сыскать трудно. И как же это вы хотите, чтобы я ушел? Что тогда скажет моя тетя?

Он серьезно взглянул на хозяина и рискнул рассказать о своих предчувствиях относительно передряги, в которую они оказались втянуты:

— Вот увидите, сеу Фаду, все мы умрем в лапах этих жагунсо. Никого не останется, вот увидите.

Облокотившись о стойку, Педру Цыган плеснул себе по собственному почину утренний глоток, чтобы промочить горло. Большую часть ночи он провел, ползая в зарослях за жагунсо, которые шли из Такараша форсированным маршем.

По привычке Фадул глянул, насколько уменьшился уровень жидкости в бутылке кашасы и пожал плечами — сейчас не самый подходящий момент для жалоб. Очень возможно, что Дурвалину прав и никто не выживет. На войне не до торговой мелочности. Он просто бросил несколько резко:

— Ты выбрал неудачный момент для появления. Хуже быть не могло.

— Почему друг Фаду говорит такие вещи? Ты что, поссорился со мной?

— Никто лучше тебя не знает почему, ведь ты видел бандитов. Видел, так ведь? Они идут, чтобы атаковать Большую Засаду, ты разве не знаешь?

— А что, я когда-нибудь что-нибудь пропускал? Если да, можешь мне сказать. Кто был здесь, когда Мануэлзинью, Шику Серра и Жанжау все разгромили? А во время наводнения — кто искал сеу Сисеру Моуру и Сау, бедняжку? А когда лихорадка была, кто добывал лекарства? Я не хвастаюсь, друг Фадул, но и не сматываю удочки в трудную минуту. Спроси у капитана, он со мной не вчера познакомился.

Он поставил стакан на засаленный прилавок и почесал голову:

— А что, если нам съесть кусочек вяленого мяса, чтобы заморить червячка? Пустой мешок на ногах не стоит, а нам нужно хорошенько перекусить, прежде чем станет горячо. — Он протянул турку гармонь: — Сохрани ее, пожалуйста, чтобы нам потом отпраздновать.

Новости, принесенные Педру Цыганом, подтвердились — они целиком и полностью совпадали с тем, что написала учительница Антония в письме, доставленном прямо в руки одним из ее учеников, дьяволенком Лазинью, сыном Лоуренсу, начальника станции.