– Рамут! – ворвался в луговой покой взволнованный, сильный голос.

Руки женщины-кошки крепко обхватили навью, а губы защекотали лицо.

– Лада... Ладушка моя, радость моя, волшебница моя синеокая, – отрывисто выдыхала Радимира. – Голубка, горлинка моя... Судьба моя...

Рамут жмурилась под градом поцелуев.

– Ну вот, другое дело, – усмехнулась она. – А то всё – «навья», «навья»...

Радимира счастливо засмеялась, сверкнув белыми клыками, а потом смолкла с нежным хмелем во взгляде. Её ладонь легла Рамут на живот.

– Лада, что ж ты ничего не сказала про дитя? Ежели б я знала, ты б у меня сразу под венец Лаладиного света пошла – без всяких разговоров!

– Крута ты на расправу, – хмыкнула Рамут, но насмешливость эта была напускной, шутливой: сердце мурлыкало от тёплой радости. – И моего мнения не спросила бы?

– Не следовало тебя отпускать ни на день, ни на миг... – Объятия Радимиры стали крепче, губы грели дыханием лоб и брови Рамут.

Лёгкая тень скользнула по их головам, и они подняли взгляды к небу: над ними парила птица. Зверь Рамут вздрогнул, дыша сомнением и болью, а птица опустилась на руку Радимиры – белая, как вершины гор, голубка. С задумчивой улыбкой женщина-кошка несколько мгновений бережно держала её, грея ладонями, а потом подкинула в небо. Птица, забив полными солнечного света крыльями, вспорхнула и помчалась на закат.

– Лети, – сказала ей вслед Радимира. – Отпускаю тебя, несбывшаяся моя.

А Рамут не могла оторвать полный тёплых слёз взгляд от полупрозрачной, сияющей голубоглазой фигуры, стоявшей неподалёку среди цветов. С её уст был готов сорваться горестный оклик, но Добродан с улыбкой приложил палец к губам.

«Проклятие чёрной кувшинки сбылось, но теперь я свободен, – прозвучало в голове Рамут. – Благодаря тебе, мой светлый воин. Ты победила, выиграла обречённую битву».

Его пальцы ласкали золотую нить, которая тянулась от его сердца к груди Рамут. Та самая, по которой она отправляла ему, заключённому в темницу души Вука, силы.

«Теперь свободна и ты», – и с этими словами Добродан мягко оборвал нить, и она поползла по цветам, скручиваясь, а спустя несколько мгновений растаяла. Согрев Рамут напоследок ласковым взглядом, Добродан развернулся и заскользил по цветам вдаль, пока солнечные лучи не поглотили его полностью.

– Ладушка, целительница моя прекрасная, ну что же ты плачешь? – Поцелуй защекотал ухо Рамут, женщина-кошка прильнула сзади и обняла.

– Я видела всё это много раз. – Рамут обводила вечернее море цветов затуманенным влажной пеленой взглядом, и капельки ползли ей на губы, делая улыбку солоноватой. – В мечтах и снах. Меня обнимали любящие руки, а на ухо звучали ласковые слова, но я не понимала языка. Теперь понимаю...

И она добавила последний штрих – раскинула руки в стороны, подставляя всю себя ласке солнечного света, а ветер доносил до неё терпковато-травяной запах пупавок.*

Маленькая Лада спала на руках у Радимиры, сидевшей на крылечке домика на полянке. Женщина-кошка, принаряженная в расшитый золотом чёрный кафтан с алым кушаком, с нежностью в серых глазах смотрела в личико дочки, а Рамут, прислонившись плечом к стволу сосны и глядя в светлое вечернее небо, мечтала о пьянящем дыме. Увы, на время кормления ребёнка любимую трубку пришлось спрятать в ларчик вместе с кисетом. Из семян под белогорским солнцем вырос отличный бакко; Рамут высушила и измельчила листья, но пока не пробовала свежий урожай, отложив мешочек до поры.