Ждана не обиделась на неласковый ответ. Легонько коснувшись плеча навьи, она сказала:

– Что ж, не буду лезть к тебе в душу. Не хочешь говорить – не надо. Туесок постараюсь вечером занести.

Мёд неплохо помог справиться с недомоганием. Его грустноватая сладость обволакивала горло отзвуком тихорощенского покоя, окутывала цветочной нежностью вечного лета Лалады, а хвойная горчинка прогоняла сонную слабость и тошноту. Одна маленькая ложечка с утра натощак – и вот уже завтрак благополучно оставался на месте, и Рамут спешила на работу, чувствуя себя намного бодрее. Сил заметно прибавилось, ноги снова пружинисто толкали землю, а в руках заструилось вдохновение, и можно было уже не думать о том, что это дитя убьёт её, как осколок белогорской иглы – матушку. Но как быть со второй родительницей этого ребёнка, Рамут по-прежнему не знала. Отвергнутый перстень незримо, призрачно чувствовался в руке, и сердце вздрагивало от сожаления; однако стоило рассказу об Олянке всплыть в памяти, как яд сомнений вновь отравлял кровь и заставлял зверя мрачно, тяжело дышать.

Лето шелестело цветочным плащом, утешало небесной синью и тревожило душу тихими вечерними зорями. Рамут вернулась из-под Зимграда домой к ужину; Драгона с Минушью суетились, накрывая на стол, а она расслабленно сидела и с теплом думала о том, какие у неё растут умницы. Девочки уже умели читать и писать не только по-навьи, но и на здешнем языке. Рамут всегда старалась выкраивать время для дочек, какой бы усталой себя ни чувствовала. А после часа, проведённого с ними, усталость куда-то сама собой улетучивалась, дети словно подпитывали её силами.

Не успели они съесть по первому кусочку, как из прохода шагнула Ждана. Янтарная тьма её глаз влажно блестела, и Рамут тут же ощутила укол тревоги.

– С недобрыми вестями я, – молвила гостья тихо. – Рамут, твоя помощь нужна незамедлительно!.. Радимиру ранил осколок твёрдой хмари, при смерти она. Её уж в Тихую Рощу отнесли, чтоб сосна приняла её, покуда она ещё жива... Но верю я, что самоцвет твой чудесный сможет спасти её!

Мертвящий мрак и холод опустился на душу. Поднимаясь из-за стола на разом ослабевших ногах, Рамут глухо пробормотала:

– Как он её ранил? Откуда этот осколок взялся? Что произошло?!

– Долго рассказывать, – устало молвила Ждана. – Но ежели коротко, то отправилась Радимира с дочкой моей, Дарёной, на Озеро потерянных душ – Младу выручать, душу её из плена спасать. Шумилка в зеркало из застывшей хмари выстрелила, вот осколок и отлетел.

– Все эти имена мне ни о чём не говорят. – Рамут сдавила пальцами виски, в которых стучала, шумела кровь. В глазах потемнело, силы разом вытекли куда-то в землю. – Но это я виновата... Это из-за меня...

Вина удавкой захлестнула горло, закогтила сердце, печально-нежный взгляд Радимиры встал перед глазами навьи. Это из-за неё, из-за её глупого, ненужного «нет» Радимира пустилась в какое-то опасное дело, где её настиг смертоносный осколок. И что самое горькое, случилось это после окончания войны.

– В чём может быть твоя вина, голубушка? Не возводи на себя напраслины, не казнись попусту. – Ждана прохладными пальцами погладила Рамут по щекам, и что-то материнское, проникновенно-нежное было в этом движении. – Ступай лучше со мной скорее, медлить нельзя! Каждое мгновение на счету.

Пробормотав растерянным дочкам: «Подождите меня, я скоро вернусь», – Рамут шагнула следом за Жданой в проход. Её нога ступила на благоухающую землю Тихой Рощи, пронизанной косым золотом вечернего солнца; лучи его мягко сияли на седых волосах княгини Лесияры и окутывали рыжеватым ореолом длинные пряди стройной служительницы Лалады.