— Я знаю. Но после всего, что у нас было... Родная, я не верю, что тебя «отпустило». Такое не забывается.

Помолчав, Алика глухо проговорила:

— У тебя охренеть какое самомнение.

— Я просто давно знаю тебя, милая. Ты для меня — как открытая книга, — без малейшей тени смущения или гнева улыбнулся голос в динамике, и Алика даже представляла себе, как — снисходительно, чуть покровительственно, уголком полнокровных холеных губ, с насмешливо-ласковыми искорками в глубине жгуче-карих, почти чёрных глаз.

Она тоже хорошо знала свою собеседницу. Она и сейчас могла с закрытыми глазами вызвать в памяти её лицо и воспроизвести его мимику, выражения. Эта самоуверенность и энергичный напор, эти постоянные «я, я, я» почти в каждом предложении...  Регина нисколько не изменилась.

— Так что ты скажешь насчёт моего предложения?

— Извини, не могу ответить тебе прямо сейчас.

Палец нажал на кнопку, прерывая соединение. В оконном стекле, накладываясь на нарядный осенний клён, отражалась голова, покрытая шапочкой коротких русых волос. Тонкая шея, выпирающие хрупкие ключицы в круглом вырезе мешковато сидящего джемпера. Горьковатые складочки-морщинки у рта, твёрдо сжатые губы и тёмные, пристально-печальные впадины глаз, бросавшие в безмятежное сентябрьское небо упрямый, укоризненный вопрос.

К столу она вернулась, изо всех сил стараясь не показать своих чувств Таше. Ни к чему девочке её переживания, у неё своих хватает. Нутро сжалось тоскливой тошнотой, кусок больше не лез в горло, желудок превратился в напряжённый, тугой комок. Алика кое-как смогла допить лишь остывающий кофе. Таша «заедала» эмоции, а она — с точностью до наоборот, не могла в себя впихнуть ни крошки, оттого и была склонна худеть на нервах. В нормальном состоянии ей всегда была свойственна стройность и даже некоторая сухощавость, от стрессов она сбрасывала не больше трёх-четырёх кило, которые потом благополучно восстанавливались, но в последние несколько месяцев весы стабильно показывали «недостачу» в семь, а порой и восемь килограммов. Килограмм-полтора «гуляли» туда-сюда. Щёки ввалились, лицо заострилось и посуровело, рёбра и подвздошные кости торчали, а запястья... Смотреть страшно: тонкие, как спички. Виной этому был уже не стресс. Точнее, не только он.

Таша не спросила, кто звонил. Она прилежно старалась есть медленно, прочитав где-то, что это полезно — помогает не переедать и насыщаться небольшими порциями. Поднося ломтик поджаренного хлеба с маслом ко рту, она осторожно отщипывала зубами крошечный кусочек. «Хрум», — ломалась аппетитная корочка. Потом — малюсенький глоток кофе, а следом — такой же микроскопический кусочек яйца, на котором мерцали белые крупинки соли. Зубки у Таши были мелкие, белые, ровные и девственно-красивые — о таких поэты говорили: «Зубы — точно жемчугá». У неё ещё не стояло ни единой пломбы.

— Ты прямо как пташка клюёшь, — не удержалась от улыбки Алика, хотя холодно-каменное напряжение норовило сковать мышцы лица, наложив на него суровую маску. Но при взгляде на Ташу сердце всегда невольно теплело.

— А ты почему не ешь? — взглядом намекая на нетронутую порцию Алики, спросила девушка.

— Да так... расхотелось что-то, — слегка поморщившись, уклончиво сказала Алика. — Я попозже съем, наверно.

Она убрала свою тарелку с яйцом и хлебом в холодильник. Таша проследила за ней взглядом, в котором читалось беспокойство.

— Кто звонил? — наконец задала она вопрос.

— Да одна старая знакомая, ничего особенного, — сказала Алика, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее и беззаботнее. И успокоительно пообещала: — Не переживай, я поем. Потом.

Солнечных лучей в кленовых кронах добавилось.