— Форрест, я вот еще что подумала: почему ты не поселишься в отеле вместо Университетского клуба?

— С какой стати? В клубе мне будет удобнее…

Форрест осекся, вдруг осознав, что она заботится не о его удобстве — просто в отеле он бы не так обращал на себя внимание. Удержавшись от язвительного ответа, он быстро поцеловал мать и сел в такси.

У фонаря на ближайшем перекрестке машина была неожиданно остановлена — из майских сумерек навстречу ей метнулась Алида, бледная и осунувшаяся.

— Что такое? — встревожился он.

— Я не могла не прийти. Разверни машину. Как подумаю, что из-за меня ты покидаешь свой дом и семью, которую ты любишь — так же, как я люблю свою, — это невыносимо. Послушай меня, Форреcт! Я хочу, чтобы ты вернулся домой. Да, именно так. Давай еще подождем. Мы не имеем права причинять такую боль твоим родным. Мы ведь еще молоды и можем ждать. Я уеду из города на какое-то время, а дальше будет видно.

Форрест взял ее за плечи и притянул к себе.

— В тебе больше достоинства и благородства, чем во всей этой компании, — сказал он. — Милая, как я счастлив, что ты меня полюбила!

IV

Свадьбу решили справлять в доме невесты, без пышных торжеств — Форрест и Алида решительно воспротивились идее Риккеров придать этому событию характер публичного реванша. Приглашены были только ближайшие друзья.

На предсвадебной неделе Форрест несколько раз общался по телефону с матерью и по ее намекам и недомолвкам понял, что она хотела бы присутствовать на венчании. Порой он страстно желал ее появления, но в иные минуты это казалось ему несущественным.

Церемония должна была начаться в семь вечера. Около пяти пополудни Пирс Уинслоу как заведенный расхаживал взад-вперед по двум смежным комнатам своего дома.

— Сегодня вечером, — бормотал он. — Сегодня вечером мой сын женится на дочери негодяя.

Он говорил достаточно громко, чтобы слышать самого себя, однако эти слова, столько раз повторявшиеся на протяжении последних месяцев, уже выдохлись и утратили силу.

Подойдя к подножию лестницы, он позвал:

— Шарлотта!

Ответа не последовало. Он позвал снова, а затем прошел в гостиную, где служанка накрывала на стол.

— Куда подевалась миссис Уинслоу?

— Я давно ее не видела, мистер Уинслоу.

Покинув гостиную, он возобновил хождение из комнаты в комнату, в этом бессознательно копируя своего отца — мирового судью, уже тридцать лет как покойного.

— Ты не можешь привести сюда эту женщину и представить ее твоей матери. Дурная кровь есть дурная кровь.

В доме стояла непривычная тишина. Он поднялся на второй этаж и заглянул в комнату жены, но ее там не было; старой миссис Форрест нездоровилось, а Элеонора, как он знал, отправилась на свадьбу.

Спускаясь по лестнице, мистер Уинслоу искренне жалел себя. Он помнил свою роль — ни в чем не отклоняться от заведенного в доме порядка, словно не ведая ни о какой свадьбе, — однако ему нужна была поддержка, нужны были просьбы о снисхождении и попытки успокоить его уязвленное самолюбие. Теперь же он остался один и едва ли не впервые ощутил себя изолированным от остальных членов семьи. Являясь по складу характера «человеком толпы», он был неспособен занять твердую позицию и отстаивать свою точку зрения. Все, что он мог, — это подыгрывать тем, кто такую позицию занимает.

— В чем я провинился, чтобы заслужить это наказание? — риторически вопрошал он, обращаясь к напольной пепельнице. — Что я должен был, но не сумел привить своему сыну?

Вошла служанка с неожиданной новостью:

— Оказывается, миссис Уинслоу предупреждала Хильду, что сегодня не будет к ужину, но Хильда не сказала об этом мне.