|
То есть, все это он обязан сделать, но если он не полный дурак, то он должен взяться за рукоять и просто, молча, в тишине, подержать его и послушать. И если меч откликается – это его меч. Ведь выбираешь друга, с которым у вас в бою и победе равный вклад. Говорят… – тут он пожал плечами, – меч – это как женщина. Какая‑то и на дух тебе не нужна. Какую‑то ты можешь взять, потому что никого более подходящего рядом нет, а тебе кто‑то нужен. А какая‑то вдруг, непонятно отчего, становится единственной. Легенды говорят, что из‑за хорошего меча убивали, как из‑за женской любви. Но, опять же, если, убив хозяина, ты завладеешь его верным мечом, он отомстит. Он станет коварен и лжив, он затаится и будет ждать, когда настанет удобный момент для предательства. Вот такая это штука.
Санди покачал головой. Чего у него было не отнять, так это умения слушать. – Мы всерьез подумаем о том, как добыть тебе достойный меч, – сказал он. – Ты настоящий рыцарь, Брик, и меч тебе необходим. Посвящение, шпоры, герб – это, знаешь ли, формальности, это всё придет само. Слава еще будет гоняться за тобой по пятам. Ты храбр и добр – настоящий сказочный герой. И если тебе нужен меч, ты его получишь. Брик вскинул на Санди изумленные глаза, и тут как будто бы одновременно ударили десять молний. Юношей словно подбросило в воздух, а над Висой встали золотые столбы. – Началось, бежим! – заорал Брик, позабыв все важные разговоры, но Санди стоял, окаменев, как Лотова жена, и изумленными глазами уставившись в небо, превратившееся в огненный шатер, подпираемый колоннами из пламени. Они уходили вверх и, отражаясь в черной воде Висы, вглубь, до самого, казалось, ее илистого дна. А в небе и – копией – в воде неслись, крестя огненное небо, пылающие колеса и кометы, ракеты, петарды, шутихи, хлопушки – все палили кто во что горазд. – Да что с тобой! – тормошил Брик приятеля, прижавшего ладони ко лбу. Санди с усилием поднял на него глаза. – Одно воспоминание, – сказал он. – Если можно назвать воспоминанием досознательное впечатление. Вокруг огонь, понимаешь, и огненные зигзаги, как пляшущие, постоянно меняющие форму молнии. Так выглядит ореол свечи, если смотреть на него, прищурившись, сквозь слезы. Это в крови, это очень ярко, хотя ничего другого из того, что было со мной тогда, я не помню. А помню себя, как нормальный человек, лет с двух‑трех. – В младенчестве, наверное, тебя держали на ручках и показывали такой же карнавал, – догадался Брик. – Да пойдем же, было бы о чем говорить. Приятели протискивались сквозь праздничную толпу и сквозь метель конфетти, и Брик тащил Санди за руку, опасаясь, что тот где‑нибудь отстанет и потеряется. Сказать по правде, его обеспокоила эта детская растерянность от внезапной и буйной красоты. Брик решил выругать друга за непраздничное поведение завтра, а сегодня, так уж и быть, не спускать с него бдительных глаз. Когда фейерверк отгремел, возбужденные толпы горожан еще долго бродили по городу. Работали все ресторанчики и кафе, и приятели немного посидели в одном недорогом баре, а потом потихоньку двинулись в свою гостиницу. – Если мы не выспимся, – рассудил Брик, – завтра, во время шествия, будем бродить, как ошалелые лунатики, и не получим никакого удовольствия. Пошли домой.
В общем зале гостиницы шел большой покер. По‑своему развлекались гости столицы. За круглым столом под низко спущенной лампой сидели парочка рыцарей, шулер – у Брика на эту публику глаз был наметанный – и какой‑то чиновник, видимо, при деньгах, чего никак нельзя было сказать о дворянах. Судя по довольству на физиономии, шулер чистил чиновника. Брик ухмыльнулся и направился к лестнице на второй этаж, но тут его взгляд скользнул по деревянному креслу, где, выпрямившись, как дышло, сидел один из рыцарей. |
