Должно быть, я заснул, потому что помню, что из приятного забытья меня вывело резкое движение вскочившего со своего места кота. Я увидел в тусклом свете его силуэт — голова вытянута вперед, передние лапы чуть подогнуты, задние выпрямлены и напряжены. Он, не отрываясь, смотрел куда‑то в стену, западнее окна. Сначала я не увидел там ничего особенного, но все же мое внимание оказалось прикованным к той же точке.

Приглядевшись, я понял, что кот волновался не напрасно. Мне показалось, что драпировки на стенах двигаются, но утверждать это не могу. В чем я могу поклясться, так это в том, что за ними я слышал тихую возню, похожую на мышиную или крысиную. Через секунду кот прыгнул на один из гобеленов и сорвал его на пол, обнажив старую стену, на подновленной штукатурке которой не было никаких грызунов.

Ниггерман, раздирая когтями гобелен и пытаясь время от времени просунуть лапу между стеной и дубовым полом забегал вдоль стены. Он ничего не нашел и нехотя вернулся ко мне на кровать. Я за все это время не двинулся с места, но заснуть потом уже не мог.

Утром я опросил всех слуг, но никто не заметил ничего странного, лишь кухарка вспомнила, что кошка, спавшая у нее в комнате на подоконнике, вдруг взвыла, разбудив ее, а потом выскочила в открытую дверь и понеслась вниз по лестнице. Я подремал до обеда, а потом поехал к капитану Норрису, который был заинтригован моим рассказом. Эти происшествия — сколь незначительные, столь и необычные, — будили его воображение, и он тут же припомнил некоторые местные мистические поверья. Основываясь на них, Норрис дал мне крысиный яд и несколько мышеловок, и по приезде домой я послал слуг расставить их по замку.

Заснул я рано, но вскоре пробудился от страшного сна. С большой высоты я смотрел в полуосвещенный грот, где, по колено в грязи, белобородый демон‑свинопас гонял каких‑то полуистлевших, дряблых зверей, вид которых вызвал у меня неописуемое отвращение. Затем он остановился, кивнул кому‑то головой. Тут же огромная стая крыс скатилась с края пропасти, чтобы пожрать и его, и зверей.

Меня разбудили движения Ниггермана, который, как обычно, спал у меня в ногах. Мне сразу стало ясно, почему он выгибает спину, шипит и, выпуская когти, царапает мне ноги, — отовсюду слышалось, как по замку шныряют огромные, голодные крысы. Заря потухла, и в темноте я не мог разглядеть — двигаются ли уже восстановленные драпировки, и поэтому поскорее включил свет.

Как только лампочка зажглась, я увидел, что все гобелены колышутся таким образом, что их оригинальные узоры напоминают пляску смерти. Это движение, а вместе с ним и звуки прекратились в один момент. Вскочив с кровати, я схватил ручку от металлической грелки с углями, пошуровал ей за гобеленам и приподнял один их них. Там ничего не было, только оштукатуренная стена, даже кот перестал нервничать. Я осмотрел поставленную в моей спальне мышелову. Все ходы захлопнулись, но мышеловка была пуста: даже клочка шерсти не осталось.

О том, чтобы снова лечь спать, не могло быть и речи, и поэтому я, взяв свечу, пошел с котом по галерее к лестнице, спускающейся в мой кабинет. Но едва мы дошли до каменных ступенек, как Ниггерман ринулся вперед и исчез. Когда я сам сошел в кабинет, то сразу же услышал звуки, которые невозможно с чем‑либо спутать.

Дубовые панели кишели крысами, а Ниггерман метался с яростью охотника, теряющего добычу. Я зажег свет, но на этот раз шум не прекратился. Крысы продолжали свои игрища, топая с такой силой, что я мог определить общее направление их движения. Происходила грандиозная миграция этих животных откуда‑то сверху в подвал, или еще глубже.

Я услышал шаги в коридоре, распахнулась дверь и появились двое слуг, Оказалось, что и все остальные кошки вдруг начали шипеть и выгибать спины, а потом унеслись вниз по лестнице и сейчас мяукали и скреблись у двери в подземелье.