Мне кажется, я все-таки разобралась, насколько это было возможно, в «деле Брюса-Лили-Эриха». Лили всей душой жаждала свить гнездышко и ничто иное не могло бы ее удовлетворить, а теперь она отправится в преисподнюю своим собственным путем и, быть может, в третий раз умрет от нефрита, на сей раз в Меняющемся Мире. Брюсу же гнездышко Лили было не так уж сильно нужно; ему больше по душе был Меняющийся Мир и те возможности, которые он предоставлял для солдатской бравады и поэтического пьянства; идеи Лили о космическом семени не соответствовали его представлениям о том, как надо исцелять космос. Может быть, когда-нибудь он и поднимет настоящий мятеж, но скорее всего, ограничится сочинением эпических поэм у стойки бара.

Их с Лили вспышка страсти не угаснет полностью, неважно, что сейчас это блюдо смотрится вполне протухшим. Любовное ослепление уйдет, но Изменения подчеркнут романтическую сторону; и когда они снова встретятся, это будет казаться им прекрасным приключением.

Эрих вновь обрел своего «камерада», вполне его достойного, у которого мужества и мозгов хватило на то, чтобы обезвредить бомбу, которую ему, Эриху, хватило мужества привести в действие. Следовало бы отдать должное Эриху за то, что ему хватило нервов довести нас до такой ситуации, что мы должны были либо найти Хранитель, либо изжариться; но мне трудно даже представить себе что-нибудь настолько противное, чтоб отдать ему.

Но некоторое время назад я все-таки попробовала. Я подошла к нему сзади и сказала:

– Эй, как тут мой злючка-комендант? Не забыл еще свое «und so weiter»? – а когда он обернулся, я скрючила пальцы и дала ему пощечину.

Так вот я и приобрела синяк под глазом. Мод хотела было приложить к нему электронную пиявку, но я предпочла воспользоваться носовым платком, смоченным в ледяной воде. Ну что ж, по крайней мере теперь и у Эриха есть свои царапины, не такие глубокие, как шрам, который он сотворил Брюсу, зато их целых четыре. Надеюсь, они инфицированы – все-таки я не мыла руки после наших поисков. Впрочем, вроде бы Эриху нравятся шрамы.

Среди тех, кто помог мне подняться после удара Эриха, был и Марк.

– У тебя и на этот случай найдутся какие-нибудь омнии? – буркнула я ему.

– На какой случай?

– Ну, обо всем, что тут с нами случилось, – раздраженно ответила я.

На мгновение он вроде бы призадумался и затем сказал:

– Omnia mutantur, nihil interit.

– Что означает?

– Все меняется, но ничего не пропадает, – ответил он.

С такой прекрасной философией можно было бы и противостоять Ветрам Перемен. Правда, все это жуткая глупость. Интересно, Марк действительно в это верит? Хорошо бы мне в это уверовать. Иной раз я ловлю себя на мысли, какая же это безнадежная чушь – пытаться стать простым скромным Демоном, пусть даже хорошей Развлекательницей. Тогда я говорю себе: «Такова жизнь, Грета. Придется тебе заставить себя полюбить все это». Но бывает так, что эта стряпня становится не очень-то съедобной.

Снова что-то защекотало мою ладонь. Это оказалось щупальце Илли; усики на его конце распушились метелкой. Я хотела было отдернуть руку, но вдруг поняла, что лунатику просто стало одиноко. И покорилась невесомым паутинкам, сплетающимся в нити разговора перьев.

И тут же услышала слова:

– Тебе грустно, Греточка?

Можете себе представить, я чуть не свалилась на пол. Выходит, я начала понимать разговор перьев, который только что не знала совершенно и, более того, я воспринимала его по-английски, что вообще было совершенной бессмыслицей.

Я подумала на миг, что Илли просто говорил, но сразу же осознала, что этого не было; еще пару секунд я обдумывала возможность того, что он мне это телепатировал, используя свои усики как проводники.