Они вовсе не были беспредельно циничны. Просто у них работа такая. Дерьмо, а не работа.

— Ладно, приступаем, — приказал полковник неожиданно сердито, — через пятнадцать минут генерал явится, а мы даже место происшествия не осмотрели! Все по местам, ну!.. В учительской как будто какие-то свидетели сидят. Действуй, Игорь Владимирович, и я потом подключусь. — Впервые полковник назвал Никоненко на “ты”. — Дятлов, Морозов, за вами ствол, может, он его и вправду в кусты кинул, и место происшествия. И чтоб все углы обнюхать — на тот случай, если он в школу не заходил, а на улице караулил.

— Да в такой темноте… — начал было Морозов, но поймал полковничий взгляд и быстро закрыл рот.

— И в темпе! — добавил полковник резко, — чтобы успели до федералов! А то они нам ничего не оставят. Это, надеюсь, все понимают?

Все это понимали.

Понесло Потапова, черт бы его побрал, на школьную вечеринку! Вот и расхлебывай теперь! И еще неизвестно, расхлебаешь или нет…

По пологой каменной лестничке с липкими от дешевой краски и множества рук голубыми перильцами Игорь Никоненко поднялся на второй этаж, в актовый зал, где и происходила эта злосчастная “встреча друзей”. Там все было брошено так, как будто в середине торжественной части неожиданно объявили воздушную тревогу. Стулья были сдвинуты к стенам, так что некогда ровные ряды их казались развороченными экскаватором. Какие-то бумажки валялись на полу, синий — “дневной” — свет ртутным отблеском лежал на графине со снятой пробкой, на канцелярских столах “президиума”, на шаткой стойке с торчащей микрофонной головой, на желтом фанерном ящичке, примостившемся у края сцены.

Ящичек Никоненко заинтересовал, и, пробираясь между стульями, он двинулся к сцене, хоть и видел краем глаза, что из приоткрытой двери — надо полагать, в учительскую — кто-то наблюдает за ним с истовым и жадным любопытством.

Потерпите, решил про себя Никоненко. Ничего с вами не будет.

К яшичку был прикноплен лист бумаги, на котором он прочел напечатанные на компьютере поэтические строки:

Когда мы празднуем встречу,

Хотим назад оглянуться

И к детству вновь прикоснуться!

В ящичке была прорезь на манер урны для голосования. Игорь приподнял ящик и потряс. Совершенно неожиданно оказалось, что записок там полно — бумага шуршала весьма многозначительно. Интересно, он как-то открывается или придется ломать?

Он сунул ящик под мышку и, не оборачиваясь, громко спросил:

— Скажите, пожалуйста, в школе есть топор?

За его спиной некоторое время молчали, а потом невнятный голос переспросил довольно робко:

— Топор?

— Да, — подтвердил Никоненко и обернулся с ящиком под мышкой, — топор. Есть?

Из двери выглянула седая голова с кудельками по бокам и на макушке.

— А вы… кто? — спросила голова жалобно. — Милиция?

— Милиция, — согласился Никоненко. — А вы кто? Дирекция?

Кудельки дрогнули, и показалась их обладательница. Капитан Никоненко увидел ее — синий костюм, розовую блузку с нейлоновыми фестонами, тяжелые неудобные коричневые туфли и ужас в старческих жалобных глазах — и сразу понял, что можно было и не спрашивать. Все было и так ясно.

— Директор школы, — у нее был такой тон, как будто Никоненко уже объявил о том, что сию минуту отправляет ее в СИЗО, в Бутырку. — Вы просили… топор?

Никоненко был профессионалом, поэтому никого и никогда не жалел. Не жалел, даже если очень хотелось пожалеть. Зато он отлично умел изобразить сочувствие — в своих целях.