|
Это была карета Принца де О. Лакей открыл дверцу, другой пододвинул приставную лесенку. Из кареты появилась крошечная мартышка, по моде того времени на ней красовался белый парик, она была одета в платье голубого шелка и намазана румянами до ушей. Она поприветствовала присутствующих, присев в грациозном реверансе, затем, одурев от свободы, испустила пронзительный вопль и тремя огромными прыжками исчезла в саду. С тех пор из окна своей комнаты Жюли могла наблюдать за этой мартышкой, которая, усевшись на самой высокой ветке самого большого дерева, разорвала платье и все приседала и приседала в реверансе. При первых заморозках слуга нашел ее тельце на земле — обезьянка умерла от холода. Милая шуточка, только продолжалась недолго, — пробормотала сквозь зубы Жюли, но Эмили-Габриель потребовала для мартышки погребения по христианскому обряду, на которые согласился и Исповедник, увидевший в этом признак святости, и пожелал обсудить это с Панегиристом.
— Что вы думаете, господин Панегирист, вы ведь наблюдаете эту историю гораздо дольше, чем я? — Именно так, господин Исповедник, я вообще об этом ничего не думаю, впрочем, это не вина Эмили-Габриель, дело в том, что мое собственное мнение заблудилось и никак не может отыскать дорогу. Судите сами: я назначен Панегиристом Софии-Виктории, я записываю все ее возвышенные речи, отмечаю ее чудесные поступки в течение многих лет. Но в какой-то момент, почти вопреки собственной воле, я все больше начинаю интересоваться Эмили-Габриель, оставляю Софию-Викторию и пропускаю главу. Вы должны понять меня, господин Исповедник, я могу признаться в этом только вам одному: как если бы при Сотворении мира я отсутствовал в момент падения и, оставив Адама и Еву в раю, отыскал их уже на земле. — Мне кажется, — ответил Исповедник, — вы просто оставили одну судьбу ради другой, показавшейся вам более величественной, надежду, которую дает нам наша малышка Эмили-Габриель, вы предпочли весьма спорным деяниям Софии-Виктории. По правде говоря, меня уже не слишком занимают все эти «Жанетты» с их чересчур мужественной святостью. Вы принадлежите к тем особам, кого пугает кровь и ужасает жестокость. Панегирист покачал головой: — Именно в этом я и хотел убедить самого себя вначале, но, увы, я верен Эмили-Габриель не более, чем Софии-Виктории, меня сейчас интересует одна-единственная особа, она непреодолимо влечет меня, она стала моим наваждением, и это Жюли! — Помилуй Боже! — воскликнул Исповедник, — я-то опасался, что для нас обоих такой особой станет Эмили-Габриель, и, придя вторым, я не хотел становиться вашим соперником. Отныне у каждого своя задача; я займусь Эмили-Габриель, а вы наставляете Жюли на пути святости. — Святости! — воскликнул Панегирист, — по этой дороге она не пойдет, и я боюсь, как бы, следуя за нею, мне самому не оказаться в аду. — Господь всемогущ, — произнес Исповедник, — и пути его неисповедимы.
— Эмили-Габриель, — настаивал господин де Танкред, которого новость о пробуждении хозяйки привела в такой восторг, что он добрался до дальнего пруда и там подстрелил оленя. — Вы вновь обрели свое сердце! И если оно способно оплакивать смерть обезьянки, оно не может остаться равнодушным к страданиям человека, умирающего от любви к вам. — Месье, — отвечала она ему, — вы совсем как мой Исповедник, который, увидев, как я плачу над несчастной обезьянкой, вообразил, что я вновь почувствовала любовь к Господу! Вы ведь знаете, — продолжала она, — я едва не умерла. Болезнь отняла у меня ум, душу и сердце. У меня больше нет веры, нет разума, нет чувств. Можете мне поверить, самая бесплодная пустыня — это цветущий сад по сравнению с моей душой. |
