На следующий день я сдержал данное Жюльене слово и принес ей все, что требуется для занятий живописью. Жюльена принялась за дело и, благодаря моим советам, начала создавать одно из лучших виденных мной изображений дремучего леса.

Первое, что я делал, приходя к мадемуазель Жорж, я шел посмотреть на повернутую к стене картину Жюльены.

«Так-так, — говорил я, если стволы деревьев увеличивались, — похоже, день был ясным, и мы предпочитали прямые линии». Напротив, если листва стала более густой, а ветви деревьев, не принадлежащих ни к одному из известных семейств, устремлялись к небу или сломанными падали на землю, я замечал: «О, бедняжка Жюльена, похоже, сегодня была гроза?» И Жюльена рассказывала мне о своих горестях.

Обычными гостями у мадемуазель Марс были Вату и Беке.

Вату служил главным библиотекарем у герцога Орлеанского. Говорили, будто по одной линии он является родственником герцога, который и вправду обращался с ним с необычайной добротой. Со своей стороны, Вату предпринимал все, чтобы этому верили.

Вату, которого мадам Деборд-Вальмор назвала как-то бабочкой в ботфортах, вполне соответствовал этому высказыванию. У него было много претензий на то, чтобы прослыть писателем. Он создал неудачную компиляцию, которую назвал «Заговор Селламара» и плохой роман, озаглавленный «Навязчивая идея».

Но его репутация (а в салонах она у него была) основывалась на двух хорошо известных песенках: «Французское экю» и «Мэр городка Ю».

С большой приятностью Вату рассказывал, как в один прекрасный день этот достопочтенный мэр, желая сократить путь, направил короля Луи-Филиппа, отдыхавшего в этом городке, в очень узкую улочку, по которой ходили больше вечером, чем днем. Следы этих визитов были очевидны. И вот достойный мэр, стараясь вывести короля из опасных мест, не переставал твердить: «Но я же приказывал их убрать!» На что Вату, следовавший за королем, ответил: «Вы не имели на это права, господин мэр, — у них были все нужные документы».

Вы, конечно, помните Бекета, мой дорогой Жанен, — Бекета, который, подобно Антею, обретал новые силы, касаясь земли, черпал остроумие на дне каждого стакана вина, которое выпивал, и оставался нечестивцем по отношению ко всему святому, к родственным чувствам или ко всему божественному.

Его отношения с отцом всегда оставались одним долгим спором.

Однажды отец Бекета упрекал его в пороках, которые, по мнению отца, должны были довести его до могилы.

«Я на тридцать лет старше вас, но что из этого: вы умрете раньше меня.

— Говоря по правде, мой господин, — ответил жалобно Бекет, — вы всегда сообщаете мне неприятные вещи».

В тот день, когда отец его умер, Бекет, как обычно, отправился обедать в Парижское кафе. Затем, поскольку он, без сомнения, хотел придерживаться траурного этикета, он спросил у официанта:

— Скажи мне, Пьер, бордоское вино подходит к трауру?

Следует отдать справедливость Бекету: он умер так же, как и жил, со стаканом в руке.

Самым очаровательным, но, к сожалению, не самым постоянным гостем был Шарль де Морне. Он был одним из последних представителей старой дворянской аристократии, подобно д’Орсе, с которым имел большое сходство. Он был одновременно красив, остроумен и служил министром при дворе шведского короля.

Никто лучше его не рассказывал истории, которые вообще нельзя рассказывать.

Он был одним из потомков знаменитого Дюплесси-Морне, министра при дворе Генриха IV. Во времена Республики он ушел в отставку и, несмотря на то что остался без состояния, решил никогда больше не служить.

Время от времени также приходил ужинать Ромье, и его богемный дух вступал в битву с аристократическим духом Морне.