Дни, проведенные Тони в заснеженной "хижине", прячущей услуги современного комфорта под обличьем "охотничьего домика" времен конных экипажей и свирепых разбойников, были не похожи один на другой, как авторские коллекции престижной демонстрации. Будто ожидая реакции взыскательных знатоков, Феликс с неистощимой фантазией организовывал "романтические действа, выражающие образы страсти в знаках Вечности, Беспредельности, Ирреальности". Героиней "полотен", конечно же, была не перестающая вдохновлять его Антония. Расписанная с ног до головы специальными фломастерами, она возводилась в центр гигантской зеркальной призмы, выстроенной Феликсом на вершине снежного холма. Он не пожалел двух часов кропотливой работы, изображая на коже распростертой девушки загадочные знаки символы, соседствующие с фантастическими изображениями зверушек, насекомых, цветов. Он терпеливо караулил солнце, и как только вспыхнули первые лучи, попав в застенки зеркального лабиринта, скинул с плеч Антонии меховую шубку и подтолкнул её в селящийся среди снежной белизны столб. Там, как в луче гигантского прожектора, упавшего из Бесконечности, она стояла одна, пока Феликс бегал вокруг с фотоаппаратом, заклиная её не дрожать от холода. Через несколько минут они были в центре солнечного костра уже вдвоем, предаваясь эстетизированному действу слияния двух стихий - света и плоти.

Кроме того, Картье оказался прекрасным кулинаром, изобретая невероятные блюда из обычного картофеля, сыра, спаржи, ананасов и мясного филе. К тому же ему нравилось есть руками, доставая куски прямо из горящей печи - для Антонии и для себя. В приюте, где воспитывался Феликс, ему удавалось иногда сбежать вместе со старшими мальчиками на городской пустырь. Там они жгли костры и пекли на углях картофель и брюкву, предпочитая эти лакомства безыскусному меню приютской кухни. Антония с интересом, начинающим переходить в поддельный по мере увлеченности рассказчика, высушивала его пространные воспоминания о сиротском детстве и чудесном приобщении к творчеству.

Маленький Феликс впервые попытался выразить себя, разложив на каменном полу молельни осколки разбитой им ненароком фарфоровой статуи Богородицы. Наставник пришел в ужас, обнаружив в изображении Феликса черты Сатаны, и наказав его покаянным постом с регулярными исповедями. А мальчик всего лишь хотел "нарисовать" муху.

Действительно забавный эпизод для мемуаров или исследователей творчества Картье. Но вот занимать подобными историями столь дорого оплаченные невестой часы лесного уединения - по меньшей мере скучновато. Однако Антония демонстрировала понимание, комментируя автобиографические откровения Феликса в пользу его удивительной экстраординарности.

Но вот последнее признание Картье, брошенное им вскользь, поразило девушку подобно взорвавшейся в руках петарде. Она остолбенела, не зная, как воспринять услышанное - как издевку или розыгрыш?

Они блуждали по лесу, собирая для печи хворост. Увидав среди молодых елок круглую поляну, называемую в этих местах "ведьминой меткой", Феликс решительно зашагал к её центру, проваливаясь по колено в снег и там, бросив охапку веток и задрав лицо к нему, долг кружился с растопыренными руками. Он что-то бормотал, как вошедший в транс шаман, а когда возвратился на тропинку к Антонии, выглядел необычайно взволнованным, сияя огромными, как у мучеников Эль Греко, очами.

- Я скоро найду ее! Мою мать... Только ты способна поверить мне, понять то, что другие считают бредом. - Он крепко сжал Антонию за плечи, выдыхая в лицо свои странные признания. - Ты можешь назвать это как угодно. Но какая-то клеточка в моем мозге - самая главная, центральная, знает: женщину, родившую меня, забрали пришельцы с неба.