В метро душно, многолюдно, тоскливо. Наверху, у станции "Юго-Западная" - в мусоре и киснущих на солнце отбросах лабиринты лотков, ящиков и прилавков. Парни южного типа пьют из банок пиво и жуют "Сникерсы", торгующие девушки в изукрашенных стразами и бисером майках пересчитывают пачки замусоленных купюр с большим количеством нулей. Виктория, обменяв в гостиничной кассе 100 долларов, заметила, что разбогатела в пять тысяч раз. Куча бумажек и ни на одной нет портрета вождя. Но дом Шорниковых она нашла легко - Универсам и школа служили верными ориентирами, а поднявшись на девятый этаж, она вспомнила и номер квартиры - 121, конечно же. Они ещё радовались с матерью, что цифры счастливые, легко запоминаются.

"Звони же, звони, и ни о чем не думай! Будь что будет - скорей!" подначивала она себя, и зажмурившись, нажала кнопку. Знакомая трель, шаркающие тапочками шаги. Лысый мужчина в пестром тренировочном костюме, осторожно гремя цепочкой приоткрыл дверь: "Вам кого?"

- Евгения Михайловна здесь живет?

- Здесь... Только она сейчас на даче у матери. Может быть, что-то передать?

- Нет, спасибо. - в горле у Виктории пересохло. Она с трудом выдавливала слова. - Я от подруги Евгении Михайловны из Ленинграда.

Мужчин присмотрелся к посетительнице, снял цепочку и предложил:

- Может, чего хотите, или "Пепси"? Я здесь один хозяйничаю...

- Нет, нет, спасибо... - прошептала Виктория.

Она уже заметила за спиной Леонида тот самый холл, что они обставляли с матерью десять лет назад. Десять лет, а картинка с драконом на том же месте! Наверно, и на двери туалета - пластмассовый писающий гаврош... Поборов в себе желание ринуться в этот оставленный, родной, такой родной дом, она бросилась вниз по лестнице.

"Один лифт работает!" - неслось ей вдогонку любезное предупреждение хозяина.

...В электричке почему-то сорваны сидения. На металлические остовы кладут сумки, книжки и так едут, придерживая между коленей детей и размазывая по рукам тающее мороженое. Окна не мыты со времен "застоя". Пыльный, потный, изнуряющий полумрак. Брезгливость и жалость. Да ещё вина от того, что именно среди этих людей должна была ездить "на дачу" она Виктория Козловская, с тележкой на колесиках или рюкзачком, забытыми харчами с того самого вонючего базарчика. Ездить и радоваться, как радовалась всегда каждому отвоеванному у нищеты пустяку Катя. "Где ты, "мачеха"? Где ты - замечательная моя женщина? Найду, обязательно найду!" думала, стиснув зубы, чтобы не заплакать, Виктория. Как рвалась она сюда, предвкушая праздник... Почему же, почему же так больно?

Вот и знакомый домик. Нет, незнакомый, - совсем старый и крошечный, в разросшихся кустах и деревьях. А вон на той березе вместо вырезанного Лешей сердца, перечеркнутого ударом топорного лезвия - расплывшаяся черная рака. За калиткой тишина. Трезвоня, пронеслись мимо велосипедисты.

- Дороговы здесь живут? - крикнула Виктория копающейся в соседнем огороде женщине. Та поднялась с трудом разгибая спину.

- Да здесь они, дома. Татьяна давно никуда не выходит. Ты шибче стучи. Анна-то редко заезжает, дело молодое, городское.

Виктория потрясла калитку. Тишина.

- Ивановна, - гаркнула соседка. - Выходи, к тебе гости пришли.

В доме зазвенели ключами, лязгнула задвижка и тыча перед собой палкой на пороге появилась старуха.