«Улля… улля… улля… улля…» — раздавался этот нечеловеческий плач, и волны звуков расходились по широкой, залитой солнцем улице среди высоких зданий. В недоумении я повернул к северу, к железным воротам Гайд-парка. Мне на минуту захотелось проникнуть в Естественно-исторический музей, забраться на башню и поглядеть на парк сверху. Потом я решил остаться внизу, где было легче спрятаться, и снова пошел по Эксгибишн-род. Огромные здания по обе стороны от дороги были пусты. Мои шаги отдавались в тишине гулким эхом.

Наверху, невдалеке от ворот парка, я набрел на странное зрелище — опрокинутый омнибус и начисто обглоданный скелет лошади. Постояв немного, я пошел дальше к мосту через речку Серпентину. Стон становился все громче, хотя к северу от парка над крышами домов ничего не было видно, и только на северо-западе поднималась пелена дыма.

«Улля… улля… улля… улля…» — плакал голос, доносясь, как мне казалось, откуда-то со стороны Риджентс-парка. Этот одинокий жалобный крик действовал удручающе. Вся моя отвага покинула меня; мной овладела тоска. Я чувствовал, что страшно устал, что у меня болят ноги и что меня вновь мучают голод и жажда.

Было уже за полдень. Зачем я брожу по этому городу мертвецов? Почему я один жив, когда весь Лондон лежит, как труп, одетый черным саваном? Я почувствовал себя нестерпимо одиноким. Вспомнил о старых друзьях, давно позабытых. Подумал об ядах в аптеках, о спиртных напитках в погребах виноторговцев; вспомнил о тех двух жалких созданиях, которые, видимо, одни делили со мной власть над городом.

Пройдя под Мраморной аркой, я вышел на Оксфорд-стрит. Здесь опять лежали трупы и черная пыль, и зловещим скверным запахом веяло из решетчатых подвальных люков некоторых домов. После долгого блуждания по жаре меня томила жажда. Я взломал дверь какого-то трактира и раздобыл себе еды и питья. Потом, чувствуя сильную усталость, вошел в салон, улегся на черную софу, набитую конским волосом, и уснул.

Когда я проснулся, унылый вой по-прежнему раздавался в моих ушах: «Улля…улля…улля…улля… улля…» Уже смеркалось. Я разыскал в буфете несколько сухарей и кусок сыру — там было также мясо, но оно сплошь кишело червями. Я отправился на Бекер-стрит по пустынным скверам, — могу вспомнить название только одного из них: Портмен-сквер, — и наконец вышел к Риджентс-парку. Спускаясь с Бекер-стрит, я заметил вдали над деревьями, на светлом фоне заката, колпак марсианского гиганта, откуда доносился этот вой. Но я нисколько не испугался. Я пошел прямо на него как ни в чем не бывало. Некоторое время я следил за ним, но он не двигался. Он стоял и выл; что означал этот вой, я не мог догадаться.

Я старался придумать какой-нибудь план действий. Но непрерывный вой: «улля… улля… улля… улля…» мешал мне сосредоточиться. Может быть усталость была причиной моего бесстрашия. Во всяком случае этот однозвучный плач внушал мне больше любопытства, нежели боязни. Я повернул назад и вышел на Парк-род, намереваясь обогнуть парк; я пробирался под прикрытием террас, чтобы со стороны Сент-Джонс-Вуда посмотреть на этого неподвижного воющего марсианина. Отойдя от Бекер-стрит метров на двести, я услыхал разноголосый собачий лай и увидел сначала одну собаку, стремглав мчавшуюся на меня с куском гнилого красного мяса в зубах, а потом целую свору голодных уличных псов, которые преследовали ее. Собака сделала крутой поворот, чтобы избежать встречи со мною. Она словно боялась, что я могу покуситься на ее добычу.