В следующий миг я уже вскарабкался на земляной вал и стоял на его гребне. Внутренность редута находилась по до мной. То было обширное пространство с разбросанными здесь и там гигантскими машинами, огромными грудами материалов и причудливыми навесами. И на всем этом пространстве — одни на опрокинутых боевых треножниках, другие — на неподвижных отныне многоруких машинах, а третьи — числом не менее дюжины — прямо на земле, окоченелые, безмолвные и сложенные в ряд, — валялись марсиане, мертвые, убитые болезнетворными бактериями, к борьбе с которыми их организм не был подготовлен; убитые, как была убита красная трава; убитые ничтожнейшими из земных тварей, после того как человек исчерпал все известные ему средства обороны.

Итак, случилось то, что я и многие другие люди могли бы предвидеть, если бы ужас и скорбь не ослепили нашего разума. Эти зародыши болезней брали дань с человечества с самого начала времен; брали дань с наших доисторических предков с тех самых пор, как жизнь началась на земле. Лишь благодаря естественному отбору существа нашей породы выработали в себе способность к сопротивлению. Ни одной бактерии мы не уступаем без упорной борьбы, а многим бактериям, например тем, которые порождают гниение трупов, живой человеческий организм недоступен. Но на Марсе нет бактерий, и, как только завоеватели с этой планеты явились на Землю, начали пить и есть, наши микроскопические союзники принялись за работу, готовя им гибель. Когда я увидел марсиан, они уже были осуждены на смерть, медленно умирали и разлагались еще при жизни. Это было неизбежно. Заплатив биллионами жизней, человек купил себе право первородства, и это право принадлежит ему, вопреки всем пришельцам. Оно осталось бы за ним, будь марсиане даже в десять раз более могущественны. Ибо люди живут и умирают не напрасно.

Марсиан было всего около пятидесяти. Они валялись в своей огромной могиле, которую сами для себя вырыли, застигнутые смертью, которая должна была им казаться неразрешимой загадкой. В то время смерть их была непонятна и для меня. Я видел только, что эти чудовища, наводившие такой ужас на людей, мертвы. На минуту мне показалось, что снова повторилось поражение Сеннахерима, что ангел смерти поразил их всех в одну ночь.

Я стоял, глядя в яму, и сердце у меня билось от радости, когда восходящее солнце озарило окружавший меня мир своими лучами. Яма оставалась в тени; мощные машины, такие громадные, сложные и удивительные, неземные даже по своей форме, поднимались, точно заколдованные, из сумрака навстречу свету. Целая стая собак дралась над трупами, сгрудившимися в глубине подо мною. Поперек ямы, в дальнем конце ее, лежала большая и плоская летательная машина диковинного вида, с которой марсиане производили опыты в нашей более плотной атмосфере, когда зараза и смерть помешали им. Смерть явилась как раз вовремя. При звуках голодного карканья я глядел на громадный боевой треножник, который никогда больше не примет участия ни в одной битве, на разорванные красные куски мяса, которые свисали с перевернутого сиденья над вершиной Примрозского холма.

Я повернулся и взглянул вниз на склон холма — туда, где под стаей кружащихся птиц стояли другие два марсианина, свидетелем смерти которых я был накануне вечером. Один из них скончался как раз в ту минуту, когда он призывал своих товарищей; может быть он умер последним, и голос его продолжал звучать до тех пор, пока не остановился механизм. В лучах восходящего солнца блестели безвредные теперь гигантские треножники из сверкающего металла…

Вокруг меня, чудом спасенный от уничтожения, расстилался великий отец городов. Тот, кто видел Лондон только под завесою дыма, едва ли сможет представить себе обнаженную красоту этой безмолвной пустыни домов.