|
В «Известиях» появляется подписанная Пастернаком заметка с одобрением этого кодекса «правил хорошего тона» России. Но ведь действительно — на бумаге, где описывались отношения между гражданами, всеми как один русскими и, следовательно, послушными и взаимозаменяемыми, — нельзя было вычитать никаких оснований для тревоги. Только что получится на практике? Именно этим вопросом задавался в душе поэт, когда — удивительнейшим образом! — радостно встретился сначала с Андре Мальро, а затем с Андре Жидом. Бориса немножко раздражало проявлявшееся временами простодушие этого последнего, искренне верившего в мессианское будущее коммунистической России. Верный своей всегдашней непредвзятости, Пастернак позволил себе сказать о родной обездоленной стране все, что думает: как хорошее, так и плохое. Его внимательный собеседник, бравший на заметку мельчайшие детали разговора, решил пересмотреть собственные суждения, как только пересечет границу.
И на самом деле, едва вернувшись во Францию, Андре Жид публикует «Поправки» к своей знаменитой книге «Возвращение из СССР». Стоило им появиться на прилавках книжных магазинов, эти «отпирательства» бывшего подпевалы Москвы вызвали бурю гнева в Союзе писателей, и на Пастернака посыпались обвинения в том, что он предал свой лагерь. От Бориса потребовали присоединиться к коллективному протесту собратьев по перу, но он не мог взять назад ни слова из того, что было сказано им Андре Жиду, и он отказался набрасываться на книгу, о которой сказал так: «не читал и ее не знаю». Русская пресса не хотела слышать его объяснений и по-прежнему упрекала поэта в низком соглашательстве с человеком, заподозренным в том, что он агент французского капитализма. Неожиданная кончина Горького 18 июня 1936 года на некоторое время отвлекла внимание публики от «дела» Пастернака, но власти и журналисты продолжали требовать от него высказываний по поводу самых разных вопросов совести и не упускали случая дать ему по рукам, если он пытался отклониться от «генеральной линии». В высших правительственных сферах не прекращались чистки. После вынесения смертного приговора Каменеву и Зиновьеву Пастернак, перепуганный остервенением, с каким убирали «неудобных», отказался поставить подпись под коллективным требованием расстрела маршала Тухачевского и еще нескольких человек, обвиненных в государственной измене. Однако, несмотря на его протесты, когда документ был опубликован, поэт увидел в списке подписавших свою фамилию. Оправданием для его друзей служило то, что, если бы подпись Пастернака не стояла там, где положено, полиция укоряла бы поэта в недостатке гражданственности до конца его дней. И впрямь, всякий раз, когда Пастернак занимал какую-то позицию, это записывалось в журналах Лубянки, где ему выставлялись оценки, как школьнику, причем все это накапливалось, накапливалось, накапливалось… Минутное колебание, проявление слабости — пресса тотчас подкрутит гайки, проявил добрую волю — получи оплату натурой. Так, например, в благодарность за поддержку новой Конституции СССР Пастернаку была выделена комфортабельная квартира в доме Союза писателей, находившемся по адресу: Лаврушинский переулок, 17, и дача в одном из пригородов Москвы, Переделкине, «писательском городке», мирной гавани, где творцам предписывалось размышлять о способах наилучшего служения народу. Подобный курс на самом деле был отнюдь не бесполезен в отношении некоторых, потому что жизнь в Советской России с каждым днем делалась все более хаотичной и необъяснимой. Каждый день заново сотрясал и без того шаткое существование людей. Когда вместо Ягоды наркомом внутренних дел стал Ежов, в Пастернаке затеплилась надежда на хотя бы недолгую передышку в полицейских преследованиях. Но этот новый народный комиссар оказался маньяком систематических чисток на предмет избавления от подозрительных элементов. |
