– Я не думаю, что это имеет значение. Мисс Таррант уехала сама.

– Мисс Таррант – уехала?

Это противоречило тем намерениям, которые высказала Верена прошлым вечером, и поэтому его восклицание выражало и досаду, и удивление, что позволило Олив на мгновение почувствовать своё превосходство. Это было с ней впервые, и бедная девушка могла сполна насладиться этим чувством – настолько, насколько для неё было возможно наслаждение. Очевидное замешательство Рэнсома радовало её, как ничто другое за долгое время.

– Я посадила её на утренний поезд. И я видела, как он покинул станцию, – Олив не отвела глаз, чтобы видеть, как он примет это.

Надо признать, он принял это весьма болезненно. Он решил, что лучше всего будет, если он уедет, однако скорый отъезд Верены был делом совершенным иным.

– И куда она направилась? – спросил он, нахмурившись.

– Не думаю, что обязана сообщать вам это.

– Конечно, нет! Простите меня. Будет гораздо лучше, если я выясню это сам, потому что тогда мне не придётся быть признательным вам за информацию.

– Боже правый! – воскликнула мисс Ченселлор при мысли о наличии у Рэнсома чувства признательности. – Вам не удастся сделать это самому.

– Вы так думаете?

– Я в этом уверена! – её наслаждение ситуацией достигло высшей точки, и с уст её сорвался пронзительный вибрирующий звук, игравший роль смеха, торжествующего смеха, который издалека можно было принять скорее за вопль отчаяния. Он долго ещё звучал в ушах удаляющегося Рэнсома.

Глава 40

Его приняла миссис Луна, как и во время первого визита на Чарльз Стрит. Однако не стоит думать, что она оказала ему такой же приём, как тогда. Тогда она не знала о нём почти ничего, но, к счастью, теперь она знала много больше, и обращалась с ним слегка пренебрежительно, так, будто всё, что он скажет или сделает, станет лишь ещё одним подтверждением его омерзительной двуличности и порочности. У неё было мнение, что он обходился с ней бессовестно. И он знал, что она так думала, и потому решил, что это негодование было таким же поверхностным, как и все её мнения, поскольку, если бы она действительно верила, что он обидел её, или имела хоть какую-то гордость, то ни за что не согласилась бы иметь с ним дело. Он не появлялся на пороге дома мисс Ченселлор без веской причины, и теперь, оказавшись там, не собирался уходить, пока ему было с кем поговорить в этом доме. Он попросил сообщить о своём приходе миссис Луне, когда узнал, что она находится здесь, едва ли надеясь, что она захочет увидеть его. Такой отказ был вполне логичным следствием тех писем, которые она писала ему последние четыре или пять месяцев – писем, полных самых язвительных упоминаний о его прошлых проступках, о которых он всё равно ничего не помнил. Они утомляли его, и он лишь мельком просматривал их, так как его мысли были обычно заняты совершенно другими вещами.

– Я ничуть не удивлена вашему дурному вкусу и грубости, – сказала она, когда он вошёл в комнату, глядя на него таким тяжелым взглядом, какого он раньше за ней и не подозревал.

Он видел, что это намёк на то, что он не виделся с ней с того самого визита её сестры в Нью-Йорк. Она думала, что после того вечера у миссис Бюррадж он испытывает к ней антипатию, которая сделала невозможными любые знаки внимания. Он не рассмеялся, так как был слишком озабочен и поглощён своими мыслями. Но он ответил, тоном, который, очевидно, разозлил её так же, как это сделало бы и неуместное веселье:

– Я думал, что вы не сможете видеть меня.

– Почему я не смогу видеть вас, если вы окажетесь прямо передо мной? Вы думаете, что мне не всё равно, вижу я вас или нет?

– Я полагал, что вы хотели бы этого, исходя из ваших писем.

– Тогда почему вы думали, что я откажусь?

– Потому что так обычно поступают женщины.