|
И больше всего мисс Ченселлор поражало, что эта маленькая старомодная миссионерка была последним звеном в традиции, и когда она уйдет, героическому веку Новой Англии, – веку простой жизни и высоких мыслей, чистых идеалов и важных свершений, моральных страданий и благородных экспериментов – этому веку тоже придёт конец. Олив несколько лет активно принимала участие в городских благотворительных миссиях. Она тоже подбирала грязных детишек и входила в комнаты убогих общежитий, где скандалы приводили соседей в трепет. Но она знала, что после этих трудов найдёт отдохновение в прекрасном доме, с гостиной, полной цветов, с огнём в камине, куда она подбрасывала сосновые шишки, чтобы они уютно потрескивали. И её ждёт импортный чайный сервиз, и пианино Chickering, и Deutsche Rundschau. В то время как мисс Бёрдси ждала лишь обшарпанная пустая комнатка, отвратительный ковёр в цветочек, как будто позаимствованный из кабинета дантиста, пустой очаг, вечерняя газета и доктор Пренс. Олив и Верена приняли участие в ещё одном собрании у мисс Бёрдси, которое заметно отличалось от описанного мною выше, так как на этот раз миссис Фарриндер не приехала осветить его лучами своего величия, а Верена произнесла речь без содействия своего отца. Она на этот раз была даже эффектнее, чем тогда, и Олив с удовольствием отметила, что она успела многому научиться за время своего пребывания на Чарльз стрит. Её импровизированное выступление было посвящено мисс Бёрдси. Она описала её трудовые подвиги, её сподвижников, те трудности, опасности и триумфы, которые ей довелось пережить, её гуманистическое влияние на столь многих людей, её безмятежную и достойную старость – выразив тем самым то, что все собравшиеся женщины думали о ней. Лицо Верены сияло восторгом и триумфом, пока она говорила, и у многих слушавших её в глазах стояли слёзы. Олив считала, что это было очень красиво и трогательно, а впечатление, произведённое на публику этим вечером, было даже сильнее, чем в первый раз. Мисс Бёрдси ходила вокруг в своих обезоруживающих очках, спрашивая у друзей, не правда ли это было просто великолепно? И вовсе не потому, что речь шла о ней, а лишь имея в виду восхитительный талант Верены. Олив подумала, что если бы они могли собрать деньги со слушавших это выступление, добрая леди была бы обеспечена до конца своих дней, но после вспомнила, что большинство её гостей были так же бедны, как и она.
Как я упомянул, у наших молодых подруг был источник для подпитки эмоций, не имеющий отношения к часам, которые они проводили с Бетховеном и Бахом, или слушая рассказы мисс Бёрдси. Этим источником было изучение истории угнетения женщин. Они обращались к этой теме постоянно и усердно, находя в ней важнейшие составляющие предстоящей работы. Олив так долго и серьёзно занималась этим предметом, что была, можно сказать, одержима им и считала, что об этом она знает всё. Она многое рассказывала Верене, точно и авторитетно, живописуя самые мрачные и чудовищные подробности. Мы знаем, что она совершенно не верила в своё красноречие, но она была очень красноречива, когда напоминала Верене, что чувствительность и слабость женщин никогда не служили им поддержкой, а лишь заставляли переживать страдания намного острее, чем на это способны мужчины с их грубостью. С начала времён их нежность, их самоотречение только помогали жестоким мужчинам мучить их. Все забитые жёны, страдающие матери, обесчещенные и покинутые девушки, которые только жили на земле, проходили бесконечной чередой перед её глазами и протягивали к ней свои руки. Она сидела с ними, слушала их слабые и тихие голоса, блуждала с ними по тёмным водам, которые должны были смыть с них страдания и стыд, она анализировала их беспримерную нежность, чувствительность и мягкость, ей были понятны, как она думала, все возможные тревоги, неопределённость и страхи, и, в конце концов, она пришла к выводу, что за всё в этом мире всегда платили женщины. Это они принимали на себя все чужие страдания, это они проливали слёзы и кровь, жертвуя собой и становясь жертвами террора. |
