– Еще чего изволите?

Варламов был явно не расположен к полиции. Чем то она ему досадила. Уж не из воровского ли мира он ушел в мир театральный? Уж не понюхал ли по малолетству тюрем или, того хуже, каторги? Нет времени выяснять.

Хоть было и глупо, но Ванзарову захотелось устроить эффектное возвращение. Раз в жизни можно позволить себе шалость. Он встал на люк и попросил его поднять. Варламов буркнул что то про всяких личностей, которые только время отнимают, но отправился к рычагу и нажал.

Механизм послушался. Незримая сила поднимала Ванзарова. Он еще подумал, какую бы принять эффектную позу, чтобы окончательно сразить Лебедева.

13

Страх прошел. Мысли встали на место. Александров рассматривал со всех сторон случившееся. Чем дольше вертел события так и сяк, тем больше овладевала им настоящая тревога. Как он ясно теперь увидел, последствия могли быть не самые радужные. Начистоту говоря, Александров меньше всего боялся истерик великих звезд. С нервами актрис он умел управляться не хуже доктора. А вот если сыск начнет копать со всем старанием, могут вылезти кое какие неприглядные делишки. На каждый роток не накинешь платок. Того и гляди, начнут болтать что можно и чего нельзя.

Хозяин «Аквариума» побаивался совсем не того, что вскроется какая нибудь мелочь, которую пристав покрывает. Нельзя, чтобы чужой нос сунулся в тонкие отношения, какие в частном театре бывают между… как бы это сказать… между актрисами и важными зрителями. Никто не посмел бы назвать «Аквариум» домом разврата, этого, конечно, не было. Но доверительные отношения между некими влиятельными господами и звездочками сцены, конечно, были. Отношения, тщательно оберегаемые Александровым от огласки. Доверие, оказанное ему важными лицами, он ценил и всячески охранял. За что пользовался их негласным покровительством. Ну что, разве плохо, если отец семейства, известный и уважаемый господин, обремененный чинами, возрастом и богатством, получит часок беззаботного счастья с милой актрисой? Кому от этого плохо? Главное, внешние приличия соблюсти. А какие могут быть приличия, когда сыскная по театру рыщет? Того гляди…

Александров теперь уже злился на свой порыв, когда стал умолять сыщика спасти его. Кто только за язык тянул? И ведь задержись пристав минуть на десять, да хоть на пять за столом, выпили бы еще по рюмке коньяка, и все, ничего бы не было. Пусть бы «ведьма» висела себе тихонько, никому не мешала. Может быть, не скоро бы нашлась. Или в прах рассыпалась бы. Левицкого еще за язык дернуло болтать пьяный вздор. А этот, видать, малый не промах: вцепился в пристава, как борзая. Какое ему дело до трупа? Шел бы себе мимо. И тут Александрову пришла в голову простая мысль, которую он сперва то упустил: а что сыщик делал в театре? Что вынюхивал? Уж не ведется ли тайное расследование? Вот это будет подарочек!

– А что, Евгений Илларионович, знакомый твой – чиновник проворный? – шепотом спросил Александров. Ему показалось, что пристав невольно вздрогнул.

– Такой ушлый, что ты! Говорят, особые полномочия имеет, на самом верху такое покровительство заслужил, что и подумать страшно. Тут не до шуток.

От этих слов страшно стало Александрову. Какие шутки: наверняка что то вынюхивает по секретному поручению.

Как часто бывает в театре, в тот самый миг, когда помянули Ванзарова, он вознесся из под сцены, скрестив на груди руки и старательно изображая раздумья. Все для того, чтобы поразить дорогого Аполлона Григорьевича. Жаль, что спина Лебедева, склонившегося над телом, не могла оценить скульптуру Орфея, вернувшегося из Аида. Зато оценил пристав, тихонько присвистнув:

– Мать честная, прямо Наполеон, вылитый Бонапарт…

Александров предпочел бы, чтобы этот великий гений провалился куда поглубже, да там и остался.