— Сейчас только начало весны, еще прохладно, а эйхорния тепло любит. В мае высадим в отстойники второго цикла. Но ты знаешь, мы ее развели в крытом зале канализационного слива, и теперь там нет никакого зловония! Эйхорния справляется с любой грязью! К тому же мы запланировали разведение травы для получения биогумуса, продавать будем как удобрение садоводам и огородникам, копейка самостоятельная появится…

Она еще что‑то говорила, но Панкрат не слушал, думая о том, что ему нигде не будет покоя. Всю жизнь он был человеком боя, сражаясь с обстоятельствами и врагами не ради самого боя, а за принципы справедливого воздаяния, за честь и достоинство человека, за процветание государства, которое в конце концов вышвырнуло его на обочину «магистрального пути развития капитализма» и превратило в боевую машину, вынужденную драться постоянно. В том числе — с самим государством, которое до сих пор свято блюло принцип: государство — все, человек — ничто! Винтиком же этой госмашины Панкрат быть не хотел.

Вспомнились строки незабвенного Хайяма:

Чем за общее счастье без толку страдать — Лучше счастье кому‑нибудь близкому дать. Лучше друга к себе привязать добротой, Чем от пут человечество освобождать.

— Что? — переспросил Панкрат, догадавшись по сдвинутым бровям Лиды, что она задала вопрос.

— Ты меня не слушаешь, — рассердилась она. — Может быть, заедем на рынок, овощей купим?

— Конечно, заедем, — согласился он, отбрасывая свои невеселые мысли. Не стоило решать проблему до ее возникновения, а то, что он способен ради семьи «наступить на горло собственной песне», бывший майор Службы внешней разведки знал абсолютно точно.

Приехали они домой как раз к обеду. Лида принялась хлопотать на кухне, разогревая еду, Панкрат с удовольствием занялся с детьми, а еще через несколько минут к ним заявился нежданный гость — молодой монах в черной рясе с медальоном на груди, на котором был вычеканен лотос.

Жуковка

КРУГОВ

Он не горел особым желанием встревать в конфликт между фермерами и «заготовителями» Бориса Мокшина, терроризировавшими всю округу и платившими милиции за невмешательство, но в конце концов согласился на уговоры мужиков помочь. Душа жаждала справедливости, и чувствовать себя свободным от всех обязательств, жить по пословице: «Моя хата с краю» — Кругов не мог и не хотел.

Ранним утром в понедельник двенадцатого апреля он встал, стараясь не разбудить спящую жену, тихонько сделал зарядку, оделся и вышел во двор, чтобы завести машину. Дед Осип еще спал, но баба Аксинья уже хлопотала во дворе, готовила корм для кур и выводила корову.

— Куда в такую рань? — всполошилась она. — А блины?

— Я скоро приеду, — успокоил ее Егор. — Готовь блины, давно не ел со шкварками.

Он вышел в огород, над которым стлался туман, что предвещало хорошую погоду днем, и, залюбовавшись акварельным — сквозь белесую туманную вуаль — пейзажем, вспомнил чьи‑то строки:

В тумане утреннем неверными шагами Я шел к таинственным и чудным берегам.

Боролася заря с последними звездами, Еще летали сны — и схваченная снами Душа молилася неведомым богам.

Владимир Соловьев (1853‑1900) — русский поэт, философ, публицист.

Усмехнулся про себя с тоской и обреченностью. Душа жаждала любви и ласки, скорейшего выздоровления Лизы, хоть какой‑то определенности и устойчивости, и покорное рутинное движение по жизни было ей противно.

Из Ковалей он выехал в семь утра, а в Фошню приехал через четверть часа.

Шурин деда Осипа Константин Яковлевич с двумя мужиками ждал его возле серой «Волги» напротив здания бывшего сельсовета, где теперь располагались сельская управа, офис местного коммерсанта, торгующего всякой всячиной, и контора агрофирмы «Медвежий угол».