Крепился он минут пятнадцать, потом не выдержал и молвил:

    – Ну, как пообщались, капитан? Не положу охулки, пташечка приятная… по-своему очень даже соблазнительная… Ты ей под перышки не заглянул?

    Вальдес остался нем, как рыба.

    – Вождь говорит, они млекопитающие. Грудки у неё и правда подходящие, аппетитные грудки, но против наших девок не потянет. Нет, не потянет! Особенно ежели черных бразильянок взять, которые с примесью китайской крови. У этих шарм врожденный, темперамент, грация… Одно слово – креолки! Хотя и беленькие ничего, те, что с фронтира. Хотя бы эта Инга Соколова… Она ведь тебе глазки строит, а?

    Строит, про себя согласился Вальдес и крепче стиснул зубы. То Инга, а то Занту… Разные песни, как марш и серенада.

    – Что-то ты нынче молчаливый, – сказал Птурс, вытащил из кармана монету и принялся ее подбрасывать, заставляя вращаться в воздухе. Это был увесистый кругляшок, девяносто процентов платины и десять – иридия, с изображением полоски Мебиуса, символизировавшей Лимб. На другой стороне чеканили разное: львов, орлов, грифонов, пхотов, а иногда – четырехпалую кисть лоона эо. Монета называлась песо, он же пиастр [8] , и уже более ста пятидесяти лет служила основной единицей расчетов с земными наемниками. Ходили легенды, что среди первых патрульных был некий кубинец или, быть может, мексиканец, хранивший старинный пиастр как амулет; он-то и послужил для лоона эо образцом, исполненным, однако, в дефицитной платине. Вскоре появились электронные деньги, личный кредитный медальон, но монеты чеканили по-прежнему. Они придавали жизни на Данвейте, Харре и в других мирах свой неповторимый колорит.

    – Инга, она… – снова начал Птурс, но тут терпение Вальдеса иссякло. С трудом развернувшись в тесном ложементе, он бросил на соратника неприветливый взгляд и рявкнул:

    – Убирайся в кубрик! И не лезь в мои дела, старый пень!

    Насчет старого он перебрал – Птурсу было всего пятьдесят. Конечно, в сравнении с Вальдесом он казался староватым, и к тому же в былые годы имели они одинаковый чин коммандера. Но Вальдес его удостоился в двадцать шесть, а Птурс – порядком за сорок, когда его взяли старшим канониром на «Москву». В этой должности он пробыл с год; потом «Москву», крейсер Флота Окраины, поставили на консервацию, экипаж списали, а старший канонир приехал в Тверь, на родину. Там запил, а когда в карманах стало пусто, заявился на Плутон.

    Птурс встал, потирая обожженное плечо и с обидой оттопырив губы.

    – Никакого почтения к возрасту и мундиру, – пробурчал он, направляясь в коридор. – А мы ведь в равном звании, мой капитан! На Звездном флоте за такое хамство был бы тебе шиздец и этот… как его?.. полный обстракизм.

    – Мы не на Звездном флоте, – напомнил Вальдес и, устыдившись, добавил: – Извини, Степан. Что-то я сегодня не в голосе.

    – Бывает.

    Втянув брюхо, Птурс протиснулся в коридор. Отверстие в переборке было узковато для его массивного тела, и Вальдес часто удивлялся, как дроми, парни крупные, пролезали в такую щель. Все на этом корабле было не по-людски, не приспособлено для людей: редкие сетки в кубрике вместо нормальных коек, проемы люков неудобной формы, кондиционер, гнавший воздух с мерзким запахом, кухонный автомат, что выдавал временами странную смесь гнилых овощей с вонючим растительным белком.