Теперь Беон одной рукой цеплялся за разбитые доски царской баржи, а в другой сжимал свой драгоценный меч и рубил им головы наложницам из гарема, которые пытались ухватиться за те же доски. Он безжалостно отгонял их, не желая ни с кем делить свой насест. Я видел, как он ударил мечом девочку не старше дорогой мне маленькой Бекаты. Клинок рассек голову до подбородка, словно спелый гранат. Кровь окрасила воду, а Беон обозвал девочку грязным словом и снова ударил.

Я быстро наклонился и взял из-под гребной скамьи изогнутый боевой лук. Стрелы высыпались из колчана у моих ног. Я наложил одну на тетиву, выпрямился и что было силы натянул лук. Как всякий опытный стрелок, я всегда касаюсь оперением губ. Но на сей раз руки мои дрожали от ярости, и стрела была нацелена не точно.

Вместо того чтобы попасть Беону в горло, как я хотел, стрела прибила к доске, на которой он лежал, его левую руку; к доске, за которую он убил свою жену-девочку.

Зарас и другие, видевшие это, радостно закричали. Они знали, как я стреляю, и потому решили, что я сознательно ранил Беона. Я наложил вторую стрелу и – признаюсь – теперь играл на публику. Я намеренно прибил к доске правую руку Беона, и теперь он лежал в позе распятого. Беон завыл, как трусливый шакал.

Я по природе милосерден и не заставил его страдать больше, чем он заслуживал. Моя третья стрела пробила ему середину горла.

Экипаж трирем последовал моему примеру. Люди расхватали луки, встали у бортов и принялись стрелять по плывущим в воде.

Я бессилен был помешать этому, а может, мне не хватило желания и решимости. Многие мои люди потеряли своих отцов и братьев. Над их сестрами и матерями надругались, их дома сжигали дотла.

И потому я стоял и смотрел, как гибнет гиксосская знать. Когда течение унесло последний труп, утыканный стрелами, я вновь сумел заставить людей занять места на гребных скамьях.

Ничуть не раскаиваясь, все еще кровожадно и радостно крича, они подняли паруса и заработали веслами. Бросив гиксосов на милость их грязного бога Сета, мы поплыли дальше на юг – к Фивам и подлинному Египетскому царству.

Мы вышли из Фив на пятый день месяца пайни. В ту пору вельможа Кратас отогнал захватчиков-гиксосов на двадцать миль к северу от города Шейк-Абад. Но сейчас шел месяц эпифи, и за время нашего отсутствия многое могло измениться. Однако на нашей стороне оставался элемент неожиданности.

Ни передовые войска гиксосов, ни наши люди под началом вельможи Кратаса не ожидали нашего чудесного появления на критских военных кораблях посреди Нила, более чем в четырехстах лигах от берегов Среднего моря.

В южном течении Нила ни у гиксосов, ни у египтян нет кораблей, которые могли бы противостоять нашим триремам. Мы доказали, что остановить нас невозможно. Конечно, гиксосы могли выпустить голубей и предупредить свои войска, стоящие между нами и Египтом. Но голуби – вольные птицы и летят только туда, где вылупились, а не туда, куда захочет послать их хозяин.

На ночь мы не встали на якорь, потому что были теперь в знакомых водах и знали каждый поворот и каждую отмель, каждый проток и каждое препятствие в этой части Нила.

Через шесть дней и ночей после того, как мы оставили Мемфис, за несколько часов до полуночи, когда молодой месяц только еще вставал, мы миновали военный лагерь.

Вдоль обоих берегов Нила на несколько лиг горели сторожевые костры противостоящих легионов. И лишь узкая темная полоска между ними обозначала ничью землю.

Наши корабли плыли без огней, только на корме у каждой триремы горела небольшая масляная лампа, чтобы мы в темноте не теряли связь. Этот тусклый свет невозможно было заметить с берега. Я не хотел, чтобы нас увидела то или другое войско, поэтому мы плыли по середине реки.