Те, которые знали короля так давно и близко, как Стржембош, положительно не узнавали его. Когда Дызма говорил об этом с дядей, Ксенсский подсмеивался по-своему.

— Я тоже им восхищаюсь, коханый мой, — говорил он, — но важно дотянуть до конца. Известное дело, люди придворного воспитания могут принудить себя ко всему; но то, что не вытекает из сердца, а только вынуждается обязанностью, немногого стоит.

Можно было дивиться уже тому, что король не взял с собой для развлечения никого из тех, которыми привык себя окружать, не искал забав и веселья, а работал без устали.

Это похвальное поведение короля было вовсе не по нутру подканцлеру, но он не мог ничего поделать. Он только подсмеивался над его строгостью, находя, что король обращается с войском, как учитель со школьниками, а не как вождь с рыцарством. Он вышучивал каждое слово короля, но тщетно старался заставить его следовать своим советам.

Король не спрашивал о пани подканцлерше, не старался с ней встречаться, хотя знал, что она ехала с войском. Радзеевский намекал ему о ней, но он ничего не отвечал.

Только на другой день случилось так, что Ян Казимир задержался в деревне, через которую проходило войске, а за ним показалась карета подканцлерши, в которой она сидела с охмистриной, пожилой женщиной.

Король, сойдя с коня беседовал со своими спутниками у самых ворот, Радзеевского же подле него не было. Увидев подканцлершу, он не преминул подойти к карете и поздороваться.

— Вы, я вижу, не боитесь ни татар, которыми нас так стращают, ни дорожных неудобств, — сказал он, — остались нам верны. Но, — прибавил он шепотом, — как же относится к этому муж?

— Сам захотел, чтоб я сопровождала его до Сокаля и Крылова, — отвечала Радзеевская, — я осталась по его воле.

Она опустила глаза и прибавила очень тихо:

— Чем это кончится, право, не знаю.

— Хотя мне и приятно вас видеть, — сказал король, — но ради вашего покоя желал бы, чтоб вы вернулись в Варшаву.

Сказав это, он поклонился и отошел, а Радзеевская поехала дальше. Подканцлер, хотя и далеко стоял, но не спускал глаз с кареты жены, покраснел, увидев, что король подходит к ней, однако остался на месте.

Впрочем, он не преминул в тот же день сообщить королю, что видел, как тот разговаривал с его женой. Слова его были вежливы, но улыбка и выражение лица насмешливы и циничны. Ян Казимир холодно ответил, что он спросил подканцлершу, почему она сопровождала мужа, хотя ей следовало бы вернуться в Варшаву.

— Она сказала мне, что вы сами того пожелали, и это не удивляет.

Сказав это, король отвернулся и вступил в беседу с капелланом.

Радзеевский остался, потому что хотел еще кое-что прибавить, но пришлось уйти несолоно хлебавши. Он хотел выместить это на жене, но та не стала его слушать и заперлась в своей спальне.

А ведь это было только начало путешествия.

II

Король со своими семью тысячами продолжал путь к Сокалю, куда одновременно с ним должен был идти старый гетман Потоцкий с семью тысячами. Туда же должны были явиться другие полки панов сенаторов, пожертвованные ими королю. До сих пор все шло удовлетворительно. Король был в духе, почти не слезал с коня и беседовал с военными. С другими духовными и светскими лицами, сопровождавшими его, он тоже был приветлив и становился суровым, только когда дело шло о нарушении дисциплины в войске, за которой строго следил, приказывая доносить ему о малейших происшествиях каждого дня. Заметили также, что даже в минуты самого веселого и разговорчивого настроения он нахмуривался при виде приближающегося подканцлера, отворачивался, избегал его, а вынужденный его нахальством к разговору, старался отделаться от него как можно скорее.