Впрочем, немногим уступал ему и Антон Малахов.

Валентин Чуриков жил возле набережной в отделанной и обставленной по евростандартам трехкомнатной квартире. Жил один.

Хотя, откровенно говоря, было мало прецедентов, когда на его жилплощади располагалось на ночь меньше двух человек. Валек всегда был очень общительным человеком.

Правда, вместе с тем он отличался таким незавидным качеством, как предельная пугливость, часто перерастающая в откровенную трусость.

Он панически боялся темноты, пустынных улиц, гопов — то бишь бритоголовых граждан гопников, а также лягушек, тараканов, строгих преподавателей и красивых девушек.

Но особенно он боялся милиции.

Вот ее он боялся особенно активно. Когда он шел по улице навеселе, ему за каждым углом чудилось по «поганому мусору».

И это несмотря на то что его дядя и матушка были в состоянии вытащить его даже из СИЗО, не говоря уж о каком-то там «трезвяке».

Мандраж Валентина был весьма частым явлением, и Илья с Олегом даже не обратили бы на это никакого внимания, если бы не смерть их друга.

В каждом из четырех окон чуриковской квартиры горел яркий свет. Олег и Владимир переглянулись с кривой иронической усмешкой: вероятно, Валентин от страха врубил свет на кухне и во всех трех комнатах.

Впускал, как говорится, лучики света в темное царство панических кошмариков, мечущихся в его маленькой пугливой душе на манер тараканов, потревоженных дихлофосом.

Они поднялись на восьмой этаж и трижды позвонили — на одиночный звонок Валек никогда не открывал, боясь увидеть нежеланного гостя.

Но никто не открыл и на три звонка.

— Может, уснул от страха? — неуклюже пошутил Илья. Владимир же сплюнул и произвел вторую серию звонков.

— Бросайте шашки, его компашки летят с многоэтажек, как стая ромашек… — растерянно прогнусавил Илья слова из известной песни Земфиры, когда не открыли и на этот раз. — Что это еще за дела?

— А может, свет горел не в его квартире? — предположил Владимир. — Может, мы ошиблись…

— Все равно он должен быть дома… — ответил Осокин. — Сам же звонил. Да и не в его духе — стрелы пробивать.

— Может, он куда вышел?

Владимир презрительно скривился: предположение явно не выдерживало ни малейшей критики.

Они спустились и снова взглянули на окна.

Теперь не могло оставаться ни малейших сомнений: свет горел именно в чуриковской квартире.

— А это что за хренота? — внезапно проговорил Илья, щуря близорукие глаза. — Никак у него окно приоткрыто.

— Ну да… это как же… — начал было Олег, но Владимир, в котором интуитивно всколыхнулось нехорошее предчувствие, жестом велел ему замолчать.

— Что, неужели они все с ума посходили? — деревянным голосом отозвался Илья, и местоимение «они» было произнесено так, что Олега невольно передернуло.

Потому что под словом «они» — помимо Чурикова — Свиридов-младший подразумевал еще и Антона Малахова.

От стены отпрыгнула бродячая кошка, Владимир присмотрелся и увидел тело человека. Это был Чуриков…

…Валек лежал в нескольких метрах от стены дома. Судя по позе, у него был сломан позвоночник. Но даже если бы он приземлился на парашюте, это ему не помогло бы.

Потому что он попал точно на невысокую, сантиметров семьдесят, черную чугунную ограду, и ее стойки пронизали его насквозь.

Из угла мертвого рта змейкой выбегала тоненькая струйка крови…

— Вот теперь точно нечисто, — проговорил Владимир и оглянулся на окаменевших от ужаса за его спиной Илью и Олега Осокина…

Лицо Константина Ильича Малахова было совершенно спокойно.