— Ладно, Юрий Юрьевич, вернемся немного назад. Ты положил Титову на койку и укрыл, словно спит. Но этого тебе показалось мало, и ты завесил дверь. Дальше искусно уничтожил следы: я имею в виду зашторил окно, поднял стекло так, что снаружи невозможно открыть… Ответь, о чем эти факты говорят?

— Они говорят, вроде я хотел замести следы. Но это не так. Я просто сделал, чтобы сразу не обнаружили, если кто пройдет.

— Но тебе же было безразлично?

— Было тогда безразлично… Я действовал в ослеплении, Михаил Петрович! На моем месте каждый…

— Неубедительно, Юра, пойми. Неубедительно. Позволь тебе сказать со всей откровенностью: ты совершил, что хотел и к чему готовился.

В фильме Дайнеко и Ладжун больше уже не появлялись вместе на экране. Последний кусок пленки пошел, к сожалению, в безнадежный брак.

Осталась лишь фонограмма. Конец ее мы и приводим в стенографической записи. Идет уже не допрос — беседа. Беседа совсем в открытую.

— Я все знаю, Михаил Петрович. Прекрасно знаю… Даже если тысячу раз напишу, что нет.

— То-то и оно. Единственный пункт, по которому можно спорить: с какой целью?

— Я буду стоять на почве ревности.

— Надо же, чтобы мотивировка была, Юра. Серьезная мотивировка. А обстоятельства все, поступки все говорят другое.

— Я понимаю, судья задумается: куда он гнет? Если на почве ревности… кому он хочет это доказать? На почве ревности можно получить и пять, и десять лет. Однако с целью ограбления… Елки-палки… Может, сказать, что я рехнулся и тому подобное?

— Действовал ты трезво, логично. Предусмотрительно. Не пройдет…

Пауза.

— Пропади они пропадом, эти все женщины! Ненавижу! Они меня сгубили, клянусь честью!

— Ну что ты, Юра. Ты же человек неглупый.

— Глупый, такой большой дурак. Я мог сделать все это так тихо!

— Все равно когда-нибудь… сколько веревочке не виться… Сидел бы ты здесь. Не я, так другой следователь…

Снова пауза, только чуть слышно шуршит магнитофонная лента.

— Если б дали… страшно дали, хоть 15 лет, я бы работал. Не то чтобы искупить вину, я бы только работал, чтобы государству какую-то пользу приносить!

— Ты такие высокопарные слова говоришь не к месту.

— Михаил Петрович, вы не враг мне? Лично?

— Понимаю, о чем ты, но от меня ничего не зависит.

— От вас зависит, что написать в обвинительном заключении.

— Юра, как человек и как следователь я обязан написать правду! Об обстоятельствах. О степени твоей общественной опасности. Для этого я сижу на этом месте. Для того на мне погоны. И высокое звание.

— Значит, по-вашему, справедливо меня разменять?!.. Чтобы та-та-та — пульку?? — и тяжкий вздох со стоном.

И Михаил Петрович вздохнул в ответ.

— Подумай сам… Ну, отпустить бы тебя на свободу, и что? Один раз поверили, отпустили. Что вышло? А теперь ты уж до того ученый. Но я не решаю, Юра. Решает суд.

Суд приговорил Ю.Ю. Ладжуна к расстрелу.

Финалом фильма стал эпизод встречи Михаила Петровича с матерью Ладжуна. Дайнеко, а за ним и группа специально поехали для этого в окрестности Мукачево. Привезенный ими оттуда материал, что называется, с ног валил. И не мудрено: подобные сцены поистине трагичны, когда их режиссирует сама жизнь…

Красивая старая женщина в темном платке, раскачиваясь и заламывая руки, надрывно причитала на экране.

Черты сына угадывались в ее лице, его интонации — в голосе, и руки были те же, хотя в мозолях и морщинах.