|
Матиас провожал Поля, и ему было очень тяжело слышать долетавшие до него замечания. - Взгляните-ка на человека, что стоит вон там, рядом со старым Матиасом, - кто бы мог узнать в нем того самого денди, который был прозван “душистым горошком” и пять лет назад задавал тон всему Бордо! - Как, этот толстяк небольшого роста, в люстриновом сюртуке, смахивающий на кучера, - граф Поль де Манервиль? - Да, душенька, тот самый, что женился на мадемуазель Эванхелиста. А теперь, разорившись, без гроша в кармане, он отправляется в Индию искать ветра в поле. - Но как он мог разориться? Ведь он был так богат! - О! Париж, женщины, игра на бирже, карты, привычка к роскоши... - К тому же, - заметил кто-то, - Манервиль всегда был ничтожным человеком. Умом он недалек, характером мягок, как воск. Его ощипывали все, кому не лень; способностей у него нет никаких; право же, он рожден, чтобы разориться. Поль пожал старику руку и поспешил на корабль, подальше от толпы. Матиас остался на пристани, провожая взглядом своего прежнего клиента, который, облокотившись на перила, стал презрительно разглядывать зевак. Когда матросы уже поднимали якоря, он вдруг заметил, что Матиас подавал ему знаки, размахивая носовым платком. Старик, по-видимому, был взволнован каким-то важным известием, которое сообщила подбежавшая к нему впопыхах ключница. Поль попросил капитана задержаться на несколько минут, послать шлюпку и узнать, что нужно старику нотариусу, который энергичными знаками призывал его сойти на берег. Чувствуя, что у него не хватит сил самому взойти на палубу, Матиас передал одному из матросов, приехавших со шлюпкой, два письма. - Этот пакет, голубчик, - сказал бывший нотариус, указывая на одно из вручаемых писем, - вот этот, не спутай, только что доставлен нарочным, проскакавшим весь путь от Парижа до Бордо за тридцать пять часов. Скажи это графу; возможно, что тогда он переменит решение. - И придется высадить его на берег? - спросил матрос. - Да, братец, - неосторожно ответил нотариус. Матросы, к какой бы нации они ни принадлежали, народ особенный, питающий глубочайшее презрение к людям сухопутным. А уж с каким-нибудь буржуа у них совсем нет общего языка; буржуа им совершенно чужд, они издеваются над ним, обкрадывают его при первом удобном случае, отнюдь не считая, что поступают бесчестно. Этот матрос, по воле случая, был из Нижней Бретани; из всего, что сказал ему старый Матиас, он понял только одно. - Вот еще! - проворчал он, гребя обратно. - Высадить его на берег! А капитан-то потеряет пассажира! Коли слушать всех этих господ, так всю жизнь только и придется, что отвозить их на судно и снова высаживать на берег. Попросту старикан боится, как бы сынок не схватил насморк! И матрос отдал Полю письма, ничего не передав на словах. Узнав почерк жены и де Марсе и догадываясь, о чем они могли ему писать, Поль решил не поддаваться искушению и не принимать жертв, внушенных великодушием. И с напускной беззаботностью он сунул письма в карман. - Вот зачем отрывают нас от дела! По разным пустякам! - сказал матрос капитану на своем нижнебретонском наречии. - Если бы тут в самом деле было что-нибудь важное, как говорил тот старый хрыч, разве граф опустил бы пакет в свой люк? Полный грустной задумчивости, которая в такие минуты овладевает даже сильными людьми, Поль махал рукой старому другу, со стесненным сердцем глядя на быстро удаляющиеся здания Бордо и прощаясь с Францией. Он сел на свернутые в круг канаты. Ночь застала его на том же месте, погруженным в думы. Когда наступили сумерки, в его душу нахлынули сомнения, он пытался заглянуть в будущее, но там не было ничего, кроме опасностей и неизвестности. |
