Она не собиралась этого делать, но, почувствовав сильнейшую неприязнь к громогласной, хвастливой даме, не смогла удержаться.

Маркиза, возможно, и являлась хорошей наездницей, но Карина не испытывала ни малейшего желания с ней состязаться. В этом она была убеждена. Маркиза была из тех людей, кто на охоте вырывается вперед, оставляя позади охотников, и держится особняком, а в решающий момент неизменно оказывается в кустах.

Карина обещала графу не проигрывать больше ста фунтов. Она рассчитывала выиграть пари, но не собиралась нарушать данное мужу обещание.

— Сто фунтов! — фыркнула маркиза. — Ладно уж, согласна и на такую жалкую сумму. Похоже, вы не очень-то уверены в себе, что, впрочем, неудивительно.

Она окинула Карину с ног до головы презрительным взглядом и вызывающе громко расхохоталась:

— Все равно победа будет на моей стороне!

Карина не понимала, в какую скверную историю ввязалась, приняв вызов маркизы, пока не узнала, что без ее ведома скачки назначили на следующий день. Ей же требовалось время, чтобы убедить мужа одолжить гнедых. Она собиралась рассказать графу о пари, но, вернувшись в Дроксфорд-хаус, получила еще одну его записку — ей их всегда вручал Ньюмен, — извещавшую, что муж вернется поздно.

Карина не знала, что граф отправился в Голландский дом на собрание по поводу реформы избирательной системы, и опять решила, что он уехал к леди Сибли.

Она отправилась спать, рассудив, что если графа нет дома, то ему вовсе незачем знать о скачках.

Утром граф рано уехал из дому. Он отправился завтракать с премьер-министром еще до того, как Карина спустилась вниз, и она успокоила свою совесть, которая уже начала ее мучить, мыслью, что граф ничего не узнает о пари. А если все-таки узнает, тогда она объяснит ему, почему не спросила его разрешения.

Однако сейчас, рядом с ним, она вдруг поняла, что ей почти нечего сказать в свое оправдание. Когда они подъехали к Дроксфорд-хаус, лакей помог ей выйти из фаэтона, и Карина вошла в холл, спиной ощущая присутствие графа.

— Пойдемте в библиотеку, — проговорил он голосом, который показался Карине трубным гласом.

Волнуясь, она сняла накидку и шляпку, отдала их лакею. Потом пригладила волосы, вошла в библиотеку и остановилась посередине комнаты, ожидая, когда граф пригласит ее сесть.

Взглянув на него, поняла, что сейчас он не думает следовать правилам этикета. Более того, возвышаясь над ней, расправив широкие плечи, он смотрел с такой злостью, что Карине стало страшно.

Вероятно, он так разъярен, потому что не может найти слова осуждения, подумала она и, стиснув ледяные руки, попыталась успокоить мужа:

— Мне очень жаль… что вы так сердиты…

— Сердит? — взорвался он. — А что же вы от меня ждали? Как вы могли сделать из меня посмешище? Как вы могли утратить гордость и достоинство? Вы думаете, мне приятно было видеть, что над моей женой, женщиной, носящей мое имя, потешаются все проходимцы и негодяи, которые пришли в городской парк? Ни одна леди, обладающая хоть каплей здравого смысла, не допустит, чтобы о ней в клубе ходили анекдоты, чтобы полупьяные щеголи держали пари «за» или «против». Ни одна леди не станет соревноваться с женщиной, чье имя стало олицетворением вульгарности! — Граф остановился, чтобы перевести дух. — Кто вам разрешил взять моих лошадей?

— Я… полагала, что вы не будете возражать, — пробормотала Карина.

— Не буду возражать! — опять взорвался граф. — Нет, я буду возражать. Вы не имели права брать лошадей, которых я еще не обкатал!

— Но они выиграли гонку! — сверкнула глазами Карина.