— Это что ж, Демьян ее поведет? — не оборачиваясь, спросила Глаша. — Не осилит…

— Молчи! — В одно движение Аксинья оказалась рядом с сестрой, схватила ее за плечо и с силой оттолкнула к окну. — Лучше вон, погляди, курица старая, непогода идет. Пока ты тут квохчешь!

— Да и что? — кажется, совсем не обидевшись на такое обращение, протянула Глаша и сама себя оборвала. — Демочка же там…

Аксинья молчала, напряженная, грозная, будто это она — буря. По лицу, обтянутому сухой кожей, невозможно было прочесть, какие тревоги бушуют внутри, но Леся своим новым чутьем ощущала ее страх, медленно, но верно переходящий в ужас.

— А успеет воротиться-то? — спросила Глаша, пожевала губами и ответила за сестру. — Не успеет.

— Надо тучи гнать, прочь, прочь, пусть озеро питают, а под Демьяновыми ногами не след болоту хлюпать. — Аксинья повернулась к полкам, заставленным пузырьками и баночками, и принялась открывать то одну, то другую. — Отгоним хмарь, мавок, болотниц от дороги его… Будет тепло да сухо. Будет.

— Зверобоя возьми! — подсказала ей сестра, но Аксинья только плечом дернула, не отвлекай, мол, не до тебя.

Леся вжалась в лавку, наблюдая за их суетой. Из окна и правда начал тянуть прохладный ветерок. В разгаре душного полдня он был скорее наслаждением, чем угрозой. Но в комнате витал страх, который быстро перекинулся от сестер к Лесе. Что-то надвигалось на поляну, спрятанную в лесу. Что-то шло от горизонта, чтобы обрушить свою мощь на крышу дома. Что-то гневалось там, за деревьями, что-то готовилось пронестись по чаще разрушительным ветром, иссечь ливнем, искромсать ее молниями, затопить так, чтобы и без того измученная лишней водой земля захлебнулась, обращаясь в топь.

Эта уверенность, появившаяся в Лесе, разрезала толщу киселя, в котором жалко бултыхалось ее сознание, и она вспомнила узкую тропинку между асфальтовой дорогой и склоном, поросшим жухлой травой. Ее ножки — маленькие, обутые в синенькие ботиночки, — с трудом поспевали за широкими шагами мужчины, идущего впереди. Он вез за собой два велосипеда. Один — большой и ржавый, другой — маленький, блестящий, с розовой пуховкой на месте звонка.

— Пойдем, пойдем! — подгонял ее мужчина, оглядываясь через плечо.

Солнце светило так ярко, что Леся щурила глаза, но его улыбка, спрятанная в окладистой бороде, виделась ей отчетливо.

Они спешно шагали вдоль трассы к большим домам. Кажется, позади был длинный день, долгожданный, а потому счастливый. Они уехали на велосипедах прочь от девятиэтажек туда, где шумели деревья, а под колесами скрипела опавшая хвоя. Кажется, это было запрещено, но мужчина лукаво улыбнулся, опустив тяжелую ладонь на ее макушку, и Леся напрочь забыла все правила, которым учила ее бабушка.

Но когда день этот, принадлежащий только им двоим, был в самом разгаре, мужчина вдруг поднял лицо к голубому небу и нахмурился.

— Непогода идет, — сказал он. — Поехали, Леся, обратно.

И они поехали. Теперь к радости прогулки добавился колючий страх, пружинящий еще большим счастьем, чем спокойствие. Они неслись по тропинкам, новенький Лесин велосипед — беззвучно, старый — мужчины — скрипя, а небо над ними наливалось грозой.

Дождь начался, когда они почти подошли к домам на отшибе города. Леся совсем измучилась, но виду старалась не подавать. Тогда мужчина остановился, стащил с себя тяжелую куртку, пропахшую его телом и дымом костра, накинул на Лесю и решительно бросил свой велосипед на обочине.

— Потом заберу, — отмахнулся он.

Подхватил Лесю на руки, закинул за плечо, весело охнул, делая вид, что ее тощее тело для него — неподъемная ноша, и заспешил по тропинке, везя за собой железного коня Олеси.