— Дождь на землю льется, в землю бьется, — хрипло пропела Аксинья. Дым от связки трав, тлеющей в ее пальцах, стал еще гуще, еще плотнее. — Ты — земляная вода, запрети небесной литься, уведи тучи, осуши кручи.

Леся вздрогнула, не понимая, почему слова странного наговора кажутся ей такими знакомыми.

— Небо сухое, солнце золотое, — проговорила Глаша.

— Небо сухое, солнце золотое, — откликнулась Стешка.

И просяще посмотрела на Лесю, мол, повтори, скажи это, ну!

Олеся представила, как дико и странно смотрятся они сейчас, стоя так близко друг к другу, очерченные угольным кругом на земле, залитой брагой. Но Аксинья стояла, сжимая в руке почти сгоревшую связку травы, и смотрела прямо на нее, не моргая, не шевелясь.

«Соглашайся с ними, — напомнила себе Леся. — Делай, как они велят. Ты же поклялась».

— Небо сухое, солнце золотое, — пробормотала она.

И ветер взвыл с утроенной силой. Аксинья пошатнулась. Испуганно вскрикнула Стешка. В отдалении вспыхнула молния, ей тут же откликнулся гром. Деревья заскрипели, где-то рухнуло со скрипом и скрежетом что-то большое и могучее, может, столетний дуб, может, гигантская ель. Леся попятилась, но поняла, что тело не слушается. Страх сковал его. Границы круга не давали убежать в дом.

— Дух лесной, помоги! — закричала Аксинья.

— Лес живой, лес могучий, помоги детям своим! — запричитала Глаша.

А Стешка подхватила лежащие на земле куриные тушки и побежала в сторону деревьев.

— Небо сухое, солнце золотое, — принялась повторять Аксинья. — Небо сухое, солнце золотое. Небо сухое, солнце золотое… — И яростно бросилась к Олесе. — Говори, паршивка, говори!

В порывах бури ее волосы расплелись, кожа на острых скулах натянулась, и вся она — худая, старая, могучая, — стала похожа на ту самую смерть, что прячется под плащом, сжимая в руках косу. Только вместо косы в ее длинных пальцах блестел серп.

Не зная, что делает, Леся шагнула вперед, выхватила его из ладони Матушки и сжала лезвие. Рана, закрывшаяся было, полыхнула болью. Кровь снова потекла по запястью, но Леся ничего не чувствовала.

— Небо сухое, солнце золотое! Я тебе свою кровь, а ты мне защиту. Я тебе свое слово, а ты мне силу дай, — забормотала она, зная откуда-то, что силе не нужен ее крик, нужна лишь кровь и вера. — Прочь, хмарь, прочь, прочь!

Внутри ее натянулась звенящая струна, и чем глубже входило в плоть лезвие, тем тоньше звенела она.

— Я тебя прогоняю, хмарь! Уходи, прочь! — не своим голосом закричала Леся. — Не пить моей земле твоей воды, не сверкать моему небу тобой, не ломать ветрам твоим мои ветки! Прочь!

Ослепительный росчерк рассек небо надвое. Леся зажмурилась, предчувствуя, гром. Но грома не было. Воцарилась напряженная, болезненная тишина. Только тучи, как нашкодившие псы, спешили расползтись, утаскивая брюхо грозы к горизонту.

Леся выронила серп, ноги стали ватными, она бы упала, но за локоть ее подхватила Глаша, побелевшая, постаревшая еще сильнее.

— Да что ж это… — начала она, но ее оборвал девичий крик.

— Матушка! Матушка! — кричала Стешка, бегущая к ним от кромки леса. — На поляне-то Дема! Матушка, он не дышит!

Аксинья.

Что есть страх, если всю жизнь боишься? Не переставая, как загнанный в силок заяц, задыхаешься, не в силах успокоить сердце. А оно бьется все быстрее. Того гляди лопнет, захлебнется кровью, вздрогнут и остановятся жалкие ошметки никчемной жизни в высушенной груди.

Бессонными ночами Аксинья представляла себе, как взмывает к небесам поток крови, вырывающийся из поломанной, лопнувшей груди, которая не сумела сдержать сердце, заходящееся страхом.