В маленькой, пусть и крепкой ладони деревянная кувалда смотрелась до смешного нелепо. Но Степушка держал ее ловко, чуть играя пальцами, как настоящий мастер, пусть ребенок, но все же.

— И что ты ими умеешь? — с наигранным воодушевлением спросила Леся, чутко прислушиваясь к миру снаружи.

Но во дворе стояла пронзительная тишина. Стройный ряд деревьев отрезал поляну от леса и всего происходящего в нем. Захочешь — не услышишь. Если только ветер принесет отголоски, да не было ветра. Он улетел куда-то прочь, унеся с собой и тучи, и непогоду.

Леся поежилась. Она почти не слушала мальчика, когда тот принялся обстоятельно рассказывать о своем ремесле. Из сундучка были вызволены две киянки — одна круглая, другая с острыми краешками, пара увесистых молоточков и главная ценность — пластинки, испещренные резьбой. Выемки, узорчики и елочки сплетались в четкий, со строгими линиями узор.

— И как ты это делаешь, маленький такой… — невпопад проговорила Леся.

Степа бросил на нее обиженный взгляд, но ответил:

— Какой же я маленький? — И дернул плечом, утопающим в свободной рубахе. — Лес меня не принимает, нужно в доме полезным быть. Стешка прибирается, за Феклой следит. Олег хлеб печет, он за старшего, пока Демьяна нет. А я вот… вырезаю. Тетка Глаша меня хвалит.

И замолчал. Шмыгнул носом, заторопился спрятать свои сокровища.

— А Аксинья? Она-то хвалит?

Щуплая спина вздрогнула, но мальчик был сыном леса и умел держать удар.

— Матушке некогда с моими деревяшками возиться… — очень по-взрослому ответил он, и Леся тут же поняла, что слова эти не его.

Злость к взбалмошной дуре, считающей себя главной среди таких же сумасшедших, как она сама, стала еще сильнее.

— Матушка твоя не права, — скрипнула зубами Олеся. — А ты настоящий молодец. Я бы ни за что ни единую веточку не вырезала бы, хоть и старше…

Степа недоверчиво обернулся, посмотрел на нее, чуть приоткрыв рот, и тут же расплылся в улыбке.

— Да что там делать? Давай научу?

И, не дожидаясь ответа, подхватил убранный было сундучок, подтащил его поближе, уселся на лавке.

— Садись давай, — деловито приказал он Лесе. — Будем листочки вырезать.

Вырезал, конечно, он сам. Пыхтел, шмыгал носом, утирал лоб локтем, но умело выцарапывал острой киянкой и черенок, и прожилки, а круглой прошелся по контуру, превращая безликий деревянный спил в нечто особенное. На круглой его поверхности теперь красовались три листика — друг за дружкой, прячась за соседом, чтобы уместиться. Вблизи орнамент мог показаться странной мешаниной, хаотичными углублениями на деревяшке. Но достаточно было вытянуть руку, сжимающую кругляшок, и все становилось ясно.

— Красиво… — выдохнула Леся, разглядывая листочки. — И аккуратно как!

Степан, раскрасневшийся от работы и похвалы, смущенно пробормотал что-то невнятное, а потом поднял на Лесю глаза и проговорил:

— Понравилось, так бери…

— Да нет, что ты! — Леся с трудом сдерживала смех, глядя на смущение мальчишки. — Это твое.

— Да у меня куча, девать некуда… — начал он, но крыльцо заскрипело, и мальчик тут же замолчал.

Леся обмерла. Скрипнула дверь, топот стал явственней, а среди голосов и вскриков стали различимы причитания Глаши.

— Ой, да не ходить мне по свету, коли упустим Хозяина нашего… Ой, да не дышать мне лесом, ой, да водицей не напиться… — выла она сильным поставленным голосом.

Степка сжался, сделался еще меньше, доверчиво прислонился к Лесиному боку.