— Заниматься я буду каждый раз, когда сочту нужным. А чтобы вы видели, что я не совсем дементная, позвольте сказать вам, что у вас, например, высоковат уровень сахара в крови. К счастью, пока ситуацию можно контролировать диетой и физическими упражнениями. Далее. Вы склонны к ангинам, а они в нашем возрасте опасны — могут повлиять на сердце. Которое у вас, между прочим, тоже не в идеальном состоянии — вы страдаете от аритмии. До потребности в кардиостимуляторе далеко, но лечить вашу тахикардию можно и нужно. Вас я вижу первый раз в жизни, истории вашей болезни я, как вы догадываетесь, никогда в руках не держала, жаловаться на здоровье вы мне не жаловались. Стало быть, если в своем диагнозе я не ошиблась, следует признать, что ваша посетительница действительно обладает некими странными способностями.

Лицо чиновницы сначала покраснело, потом побледнело. С минуту она сидела молча, слегка прикрыв глаза, потом растерянно пробормотала:

— Этого быть не может. — Она покачала головой и, словно преодолевая себя, хрипло спросила: — Но как вы это делаете?

— Если бы я знала, я б уже собиралась в Стокгольм за Нобелевской премией по медицине. Я не знаю. Я ж вам сказала, что это некий дар.

— Дар… от кого?

— Скажем так, свыше. Мало того, уважаемая Руфина Евгеньевна, через минуту уровень сахара мог бы у вас понизиться до нормы, и вы могли бы забыть о диете. Об ангинах вы тоже могли бы забыть, да и тахикардия исчезла бы, словно сердце ваше никогда и не билось учащенно.

— Но… этого не может быть! Этого просто не может быть! Это же… Я даже слов не подберу!

— Может, может, дорогая Руфина Евгеньевна. Просто следует признать, что в мире есть много вещей, которые пока что находятся за гранью нашего понимания. А что касается вашего полного и мгновенного излечения, то, к сожалению, оно возможно только при соблюдении всего-навсего одного условия.

— Что вы имеете в виду?

— Вы должны взять на себя обязательство строго соблюдать все десять библейских заповедей. Или по крайней мере искренне стремиться выполнять их.

— Вы… — лицо чиновницы пошло красными пятнами — вы что… вы что… смеетесь надо мной? Кто дал вам право издеваться над людьми? Наверное, я делала в жизни ошибки, но я не заслужила, чтобы надо мной так потешались! Какие заповеди, какие исцеления? Вы что, смеетесь надо мной? И вообще кто дал вам право…

— Какие издевательства? Разве божьи заповеди — это издевательство?

— Я не желаю вас слушать! Слышите? Не же-ла-ю! Я бы попросила вас…

— Что?

— Прекратить этот… цирк. Я не очень хорошо себя чувствую…

— Как вам будет угодно. Всего хорошего.

Ирина Сергеевна наклонила голову и вышла из кабинета. Как все-таки странно устроены люди, думала она, направляясь к станции метро. Куда проще отрицать очевидное, чем признать нечто, что противоречит их убеждениям. Ведь по ней видно было, что диагноз был точен. Но лучше страдать от болезней, чем согласиться с чем-то, что не укладывается во вбитые в ее голову схемы. Наверное, это и есть фанатизм — лучше погибнуть, но не отступить от того, во что она верит. Причем самые страшные и опасные фанатики — это честные фанатики. На мгновенье ей даже стало жалко эту упрямую дуру, но она тут же поправила себя. Таких фанатичек, как она, жалеть не надо. Это они, фанатики и фанатички, испокон веков мешали людям жить, особенно тем, в ком они чувствовали несогласие или даже малейшие сомнения в их догмах: вешали, сжигали, сначала на кострах, а потом вместе с маршем прогресса и в газовых печах, раскулачивали, загоняли за колючую проволоку, расстреливали, а самых счастливых просто выгоняли с работы.