Но не успел Бильам приблизиться к израильтянам, как ослица — а у людей, даже пророков, это был тогда самый распространенный вид транспорта, на «вольво» тогда еще не ездили — вдруг прижалась к ограде, а потом и вовсе легла на землю, отказываясь идти. Бильам стал хлестать прутом ослицу, но та не двигалась, только крутила головой, стараясь увернуться от ударов, и вдруг произнесла человеческим голосом: «Что сделала я тебе, что ты ударил меня уже три раза?» — И добавила спустя минуту: «Я ли не твоя ослица, на которой ты ездил издавна и до сего дня? Имела ли я обыкновение так поступать с тобой?» И сказал Бильам: «Нет».

И тогда, Ирина Сергеевна, Всевышний открыл Бильаму глаза, и он увидел ангела, стоящего перед ним с обнаженным мечом…

— Вы так живо пересказываете библейскую сцену… У вас отличная память и воображение, молодой человек.

Гавриков улыбнулся.

— Насчет «молодого человека», боюсь, ко мне это не совсем относится. А воображение и вовсе ни при чем. Просто сцену эту я хорошо помню…

— А где вы так хорошо изучили библию? Мое поколение, вы наверняка знаете, так невежественно в религии…

— Видите ли, мне и учить было особенно нечего. С вашего разрешения, ангелом с мечом, которой встал на пути бедной ослицы, она, кстати, назавтра умерла, был ваш покорный слуга. — Гавриков скромно улыбнулся.

Ирина Сергеевна опять почувствовала, что все привычные координаты мира сорвались со своих мест. И бог знает куда несет ее этот «вольво»? К Валаамовой ослице? К ангелам? Она инстинктивно вжалась в мягкую кожу сидения, словно искала в ней защиту. Конечно, молодой человек разыгрывает ее, не едет же она в самом деле в одной машине с ангелом? Она неуверенно посмотрела на Гаврикова.

— Вы, конечно, смеетесь надо мной? — неуверенно спросила она. — Я не обижаюсь, я ведь неверующая. Даже некрещеная. И большую часть жизни меня учили, что ни бога, ни ангелов нет. Бабушка умерла рано, к тому же я не уверена, что и она была верующая, а папа с мамой и вовсе были большевиками, и сама мысль о крещении… И с ангелами по сей день встречаться как-то не приходилось. Я их всегда представляла с белыми крыльями, а вы, простите, вылитый омоновец. Надеюсь, вы не обижаетесь? Знаете, кто такие омоновцы?

— Конечно. Приходилось и омоновцем быть.

— Не хочу вас обидеть, молодой человек, но у меня впечатление, что вы все-таки меня разыгрываете. Ангел? Ну ладно. Ангел так ангел. Но ангел — омоновец? Разыгрываете? Так? Только честно? Для чего?

— Нет, дорогая Ирина Сергеевна, я над вами не смеюсь. Нам, ангелам, вообще чувство юмора не очень свойственно. А насчет верующих и неверующих — это все понятия относительные. Одни верят, потому что душа их тянется к небу, другие, как, например, один из ранних христиан Тертуллиан, говорили, что веруют, потому что абсурдно, третьи думают, что верят, но на самом деле просто бредут в стаде, не поднимая головы к небу, и просто не могут да и не хотят отличаться от других. С другой стороны, даже просвещенные атеисты в глубине души алчут того, что философ Кант называл «нравственным императивом». Вопрос вовсе не в том, верит ли человек или не верит, а в том, во что и как он верит. Какой-нибудь ближневосточный шахид, взрывающий себя с толпой ни в чем не повинных детей и женщин, тоже уверен, что делает святое дело, после которого прямым ходом направится в рай, где его с нетерпением поджидают прохладные сады, фонтаны, благоуханные кальяны и волоокие гурии…

— Вы хотите сказать, что это именно вы стали на пути Вааламовой или, как вы говорите, Бильямовой ослицы? Для чего вы меня разыгрываете?

— Я вас вовсе не разыгрываю, а рассказал я вам о бедной ослице, чтобы хоть как-то подготовить вас к беседе с моим господином.