– Уже нормально. Лучше не бывает. Немного штормит, – попытался растянуть в улыбке бескровные серые губы Боков, – а так хорошо. Не то слово, как хорошо.

Свободной рукой Девяткин потрепал молодого человека по плечу.

– Молодец. Храбрый, мужественный парень.

– Я пойду с вами, – сказал Боков. – Дайте мне пистолет.

– Застрелиться хочешь? – Девяткин шагнул на верхнюю ступеньку, но Боков вцепился в рукав его куртки и заявил:

– Тогда я пойду без оружия.

– Иди, – пожал плечами майор. – Но сперва смастери себе рогатку. Вон там, внизу, лежат два трупа. И третий мне не нужен. Стой здесь и не рыпайся.

Он отцепился от Бокова и слегка оттолкнул молодого человека в сторону, к стене.

Нумердышев высунул голову в коридор, повернулся к Валиеву.

– Никого нет, только больные. Уходить надо.

– Уйдем, – кивнул Валиев.

– Как? Байрам говорил, что черный ход закрыт. Железная дверь.

– Уйдем, как пришли, – ответил Валиев. – Через ту же дверь. Это не менты стреляли. Кто угодно, но не менты.

Слышавший выстрелы Белобородько закрыл глаза и сделал вид, что потерял сознание. Он и вправду был недалек от обморока. Спасение где-то рядом, в двух шагах. Ему повезло вчера, когда незнакомый человек, волею случая оказавшийся поблизости от места аварии, вытащил его, оглушенного, со сломанными ногами, из вертолета, готового вспыхнуть факелом. То был королевский подарок судьбы. Но с чего бы судьба так расщедрилась? Нет, рано радоваться.

Валиев, до дрожи злой от того, что не дали осуществить задуманное, словно прочитал сокровенные мысли пожарного. Он прислонился губами к самому уху Белобородько, прошептал:

– Думаешь, я о тебе забыл? Думаешь, все кончилось, а? На, гад, получай!

Глубоко вжав дуло ружья в пах Белобородько, нажал спусковой крючок.

Выстрел оказался таким оглушительно громким, что звякнули стекла в рамах.

Тяжелая круглая пуля, прошив все туловище, вышла из левой половины спины, над лопаткой. Белобородько вытянулся на кровати во весь рост и затих. Валиев передернул затвор.

Выстрел, похожий на взрыв гранаты, прокатился гулким эхом по всему корпусу, напугал больных, собравшихся в коридоре. Люди, мгновение назад тихо шептавшиеся друг с другом, сорвались с места и опрометью бросились к лестнице.

Кто-то истошным голосом закричал:

– Режут! Человека зарезали! Че-ло-ве-ка!

– Горим! – отозвался прокуренный раздирающий душу бас. – Горим, братцы!

Девяткин, поднявшийся на площадку второго этажа, вжался в стену, чтобы пропустить людей. Его толкали локтями, задевали плечами, пинали в ноги. Но уходить было некуда. Он ждал, когда этот табун промчится мимо.

Из палаты, расположенной посередине коридора, выехало инвалидное кресло-каталка. Сидящий в кресле седой мужчина оглянулся по сторонам, прикидывая, куда делись больные, в каком направлении ему рулить.

Кресло занимал учитель словесности из Бежецка дядя Миша Федюков. Год назад любимые ученики металлической трубой нанесли дяде Мише тяжелую травму спины. Учитель оклемался быстро, но потерял способность передвигаться на своих двоих.

Из-за природной нерешительности Федюков задержался возле своей кровати дольше других, решая, бежать ли ему вместе с ходячими больными или вовсе не покидать палаты. Он уже пересел в коляску, а потом твердо решил не трогаться с места. Раз уж смерть пришла именно за ним, то везде найдет, сколько ни прячься. Но в последний момент инвалида обуяло беспокойство, похожее на зуд. Словно сам черт подтолкнул его в спину и прошептал на ухо: «Езжай, дядя Миша, спасайся».