|
Вот у вас другое дело. - Ах, не верю! Алексей Федорович, как я счастлива! - Как хорошо, что вы это говорите, Lise. - Алексей Федорович, вы удивительно хороши, но вы иногда как будто педант... а между тем, смотришь, вовсе не педант. Подите посмотрите у дверей, отворите их тихонько и посмотрите, не подслушивает ли маменька, - прошептала вдруг Lise каким-то нервным, торопливым шопотом. Алеша пошел, приотворил двери и доложил, что никто не подслушивает. - Подойдите сюда, Алексей Федорович, - продолжала Lise, краснея всё более и более, - дайте вашу руку, вот так. Слушайте, я вам должна большое признание сделать: вчерашнее письмо я вам не в шутку написала, а серьезно... И она закрыла рукой свои глаза. Видно было, что ей очень стыдно сделать это признание. Вдруг она схватила его руку и стремительно поцеловала ее три раза. - Ах, Lise, вот и прекрасно, - радостно воскликнул Алеша. - А я ведь был совершенно уверен, что вы написали серьезно. - Уверен, представьте себе! - отвела вдруг она его руку. не выпуская ее однако из своей руки, краснея ужасно и смеясь маленьким, счастливым смешком, - я ему руку поцеловала, а он говорит: "и прекрасно". - Но упрекала она несправедливо: Алеша тоже был в большом смятении. - Я бы желал вам всегда нравиться, Lise, но не знаю, как это сделать, - пробормотал он кое-как, и тоже краснея. - Алеша, милый, вы холодны и дерзки. Видите ли-с. Он изволил меня выбрать в свои супруги и на том успокоился! Он был уже уверен, что я написала серьезно, каково! Но ведь это дерзость - вот что! - Да разве это худо, что я был уверен? - засмеялся вдруг Алеша. - Ах, Алеша, напротив, ужасно, как хорошо, - нежно и со счастьем посмотрела на него Lise. Алеша стоял все еще держа свою руку в ее руке. Вдруг он нагнулся и поцеловал ее в самые губки. - Это чту еще? Чту с вами? - вскрикнула Lise. Алеша совсем потерялся. - Ну, простите, если не так... Я может быть ужасно глупо... Вы сказали, что я холоден, я взял и поцеловал... Только я вижу, что вышло глупо... Lise засмеялась и закрыла лицо руками. - И в этом платье! - вырвалось у ней между смехом, но вдруг она перестала смеяться и стала вся серьезная, почти строгая. - Ну, Алеша, мы еще подождем с поцелуями, потому что мы этого еще оба не умеем, а ждать нам еще очень долго, - заключила она вдруг. - Скажите лучше, за что вы берете меня, такую дуру, больную дурочку, вы такой умный, такой мыслящий, такой замечающий? Ах, Алеша, я ужасно счастлива, потому что я вас совсем не стую! - Стоите, Lise. Я на-днях выйду из монастыря совсем. Выйдя в свет, надо жениться, это-то я знаю. Так и он мне велел. Кого ж я лучше вас возьму... и кто меня кроме вас возьмет? Я уж это обдумывал. Во-первых, вы меня с детства знаете, а во-вторых, в вас очень много способностей, каких во мне совсем нет. У вас душа веселее, чем у меня; вы, главное, невиннее меня, а уж я до многого, до многого прикоснулся... Ах, вы не знаете, ведь и я Карамазов! Что в том, что вы смеетесь и шутите, и надо мной тоже, напротив, смейтесь, я так этому рад... Но вы смеетесь как маленькая девочка, а про себя думаете как мученица... - Как мученица? Как это? - Да, Lise, вот давеча ваш вопрос: нет ли в нас презрения к тому несчастному, что мы так душу его анатомируем, - это вопрос мученический... видите, я никак не умею это выразить, но у кого такие вопросы являются, тот сам способен страдать. Сидя в креслах, вы уж и теперь должны были много передумать. |
