|
И хоть мне ужасно будет хотеться подслушивать, я это знаю, но я всё-таки не буду, потому что вы считаете это неблагородным. Вы теперь как мое провидение... Слушайте, Алексей Федорович, почему вы такой грустный все эти дни, и вчера и сегодня; я знаю, что у вас есть хлопоты, бедствия, но я вижу, кроме того, что у вас есть особенная какая-то грусть, - секретная может быть, а? - Да, Lise, есть и секретная, - грустно произнес Алеша. - Вижу, что меня любите, коли угадали это. - Какая же грусть? О чем? Можно сказать? - с робкою мольбой произнесла Lise. - Потом скажу, Lise... после... - смутился Алеша. - Теперь пожалуй и непонятно будет. Да я пожалуй и сам не сумею сказать. - Я знаю, кроме того, что вас мучают ваши братья, отец? - Да, и братья, - проговорил Алеша, как бы в раздумьи. - Я вашего брата Ивана Федоровича не люблю, Алеша, - вдруг заметила Lise. Алеша замечание это отметил с некоторым удивлением, но не поднял его. - Братья губят себя, - продолжал он, - отец тоже. И других губят вместе с собою. Тут "земляная карамазовская сила", как отец Паисий намедни выразился, - земляная и неистовая, необделанная... Даже носится ли дух божий вверху этой силы - и того не знаю. Знаю только, что и сам я Карамазов... Я монах, монах? Монах я, Lise? Вы как-то сказали сию минуту, что я монах? - Да, сказала. - А я в бога-то вот может быть и не верую. - Вы не веруете, что с вами? - тихо и осторожно проговорила Lise. Но Алеша не ответил на это. Было тут, в этих слишком внезапных словах его нечто слишком таинственное и слишком субъективное, может быть и ему самому неясное, но уже несомненно его мучившее. - И вот теперь, кроме всего, мой друг уходит, первый в мире человек, землю покидает. Если бы вы знали, если бы вы знали, Lise, как я связан, как я спаян душевно с этим человеком! И вот я останусь один... Я к вам приду, Lise... Впредь будем вместе... - Да, вместе, вместе! Отныне всегда вместе на всю жизнь. Слушайте, поцелуйте меня, я позволяю. Алеша поцеловал ее. - Ну теперь ступайте, Христос с вами! (и она перекрестила его). Ступайте скорее к нему пока жив. Я вижу, что жестоко вас задержала. Я буду сегодня молиться за него и за вас. Алеша, мы будем счастливы! Будем мы счастливы, будем? - Кажется, будем, Lise. Выйдя от Lise, Алеша не заблагорассудил пройти к г-же Хохлаковой и, не простясь с нею, направился было из дому. Но только что отворил дверь и вышел на лестницу, откуда ни возьмись, пред ним сама г-жа Хохлакова. С первого слова Алеша догадался, что она поджидала его тут нарочно. - Алексей Федорович, это ужасно. Это детские пустяки и всё вздор. Надеюсь, вы не вздумаете мечтать... Глупости, глупости и глупости! - накинулась она на него. - Только не говорите этого ей, - сказал Алеша, - а то она будет взволнована, а это ей теперь вредно. - Слышу благоразумное слово благоразумного молодого человека. Понимать ли мне так, что вы сами только потому соглашались с ней, что не хотели, из сострадания к ее болезненному состоянию, противоречием рассердить ее? - О нет, совсем нет, я совершенно серьезно с нею говорил, - твердо заявил Алеша. - Серьезность тут невозможна, немыслима, и во-первых, я вас теперь совсем не приму ни разу, а во-вторых, я уеду и ее увезу, знайте это. - Да зачем же, - сказал Алеша, - ведь это так еще не близко, года полтора еще может быть ждать придется. |
