|
Следователи капельку помолчали. - Поймите, господин Карамазов, что нам это знать существенно необходимо, - тихо и смиренно проговорил Николай Парфенович. - Понимаю, а всё-таки не скажу. Ввязался и прокурор и опять напомнил, что допрашиваемый конечно может не отвечать на вопросы, если считает для себя это выгоднейшим и т. д., но в видах того, какой ущерб подозреваемый может сам нанести себе своим умолчанием и особенно в виду вопросов такой важности, которая... - И так далее, господа, и так далее! Довольно, слышал эту рацею и прежде! - опять оборвал Митя, - сам понимаю, какой важности дело, и что тут самый существенный пункт, а всё-таки не скажу. - Ведь нам что-с, это ведь не наше дело, а ваше, сами себе повредите, - нервно заметил Николай Парфенович. - Видите, господа, шутки в сторону, - вскинулся глазами Митя и твердо посмотрел на них обоих. - Я с самого начала уже предчувствовал, что мы на этом пункте сшибемся лбами. Но вначале, когда я давеча начал показывать, всё это было в дальнейшем тумане, всё плавало, и я даже был так прост, что начал с предложения "взаимного между нами доверия". Теперь сам вижу, что доверия этого и быть не могло, потому что всё же бы мы пришли к этому проклятому забору! ну, вот и пришли! нельзя и кончено! Впрочем, я ведь вас не виню, нельзя же и вам мне верить на слово, я ведь это понимаю! Он мрачно замолчал. - А не могли ли бы вы, не нарушая нисколько вашей решимости, умолчать о главнейшем, не могли ли бы вы в то же время дать нам хоть малейший намек на то: какие именно столь сильные мотивы могли бы привести вас к умолчанию в столь опасный для вас момент настоящих показаний? Митя грустно и как-то задумчиво усмехнулся. - Я гораздо добрее, чем вы думаете, господа, я вам сообщу почему, и дам этот намек, хотя вы того и не стоите. Потому, господа, умалчиваю, что тут для меня позор. В ответе на вопрос: откуда взял эти деньги, заключен для меня такой позор, с которым не могло бы сравняться даже и убийство, и ограбление отца, если б я его убил и ограбил. Вот почему не могу говорить. От позора не могу. Чту вы это, господа, записывать хотите? - Да, мы запишем, - пролепетал Николай Парфенович. - Вам бы не следовало это записывать, про "позор" - то. Это я вам по доброте только души показал, а мог и не показывать, я вам так-сказать подарил, а вы сейчас лыко в строку. Ну пишите, пишите, что хотите, - презрительно и брезгливо заключил он, - не боюсь я вас и... горжусь пред вами. - А не скажете ли вы, какого бы рода этот позор? - пролепетал было Николай Парфенович. Прокурор ужасно наморщился. - Ни-ни, c'est fini, не трудитесь. Да и не стоит мараться.. Уж и так об вас замарался. Не стоите вы, ни вы и никто... Довольно, господа, обрываю. Проговорено было слишком решительно. Николай Парфенович перестал настаивать, но из взглядов Ипполита Кирилловича мигом успел усмотреть, что тот еще не теряет надежды. - Не можете ли по крайней мере объявить: какой величины была сумма в руках ваших, когда вы вошли с ней к господину Перхотину, то-есть сколько именно рублей? - Не могу и этого объявить. - Господину Перхотину вы, кажется, заявляли о трех тысячах, будто бы полученных вами от госпожи Хохлаковой? - Может быть и заявил. Довольно, господа, не скажу сколько. - Потрудитесь в таком случае описать, как вы сюда поехали и всё, чту вы сделали, сюда приехав? - Ох, об этом спросите всех здешних. |
