Гергард тотчас же усердно занялся приготовлениями, К шкафу придвинули стол и на стол поставили стул. Потом к столу приставили второй стул. Затем все трое связались веревкой, и Гергард, вооружившись палкой, начал восхождение. Он вырубал палкой ступени во льду, подавал предупреждающие сигналы, и Марион уже перепугалась. В конце концов все сошло гладко, и все трое оказались наверху.

Горничная в этот миг открыла дверь и сказала, громко рассмеявшись:

– Урок окончился, я сейчас доложу о вас барыне.

– Передайте этому господину то, что я вам сказала! – крикнула она и толкнула вперед колебавшуюся служанку. – Передайте ему: я не желаю больше иметь никакого Дела с Шелленбергами!

Изумленный и оторопелый, Михаэль попятился, С жестом сожаления он взялся за пальто и шляпу.

– В таком случае будь здорова, Лиза, – сказал он и пожал плечами, – я не хочу быть навязчивым.

В этот миг дети просунули головы в переднюю и закричали:

– Михель! Михель! Лиза шагнула к ним.

– Убирайтесь отсюда! – крикнула она на детей. Михаэль ушел. «Какая неприятная сцена, – думал он, – как глубоко оскорбил ее, по-видимому, Венцель, если она до такой' степени потеряла самообладание. В сильном волнении сходил он по лестнице, жалея теперь, что ничем не ответил Лизе за оскорбление.

Но Лиза выбежала на площадку и яростным голосом крикнула ему вдогонку:

– Не желаю я больше видеть шелленберговских физиономий. Довольно с меня!

Потом она так хлопнула дверью, что дом задрожал. Как она озлилась сегодня!

Однако не успел еще Михаэль сойти в вестибюль с мраморными колоннами и мраморной скамьей, как его догнала, запыхавшись, молодая горничная.

– Барыня просит вас подняться наверх. Умоляет вас простить ее.

И когда Михаэль, гнев которого уже улегся, стал подниматься с нею по лестнице, она прибавила, в виде извинения и объяснения:

– Барыня вне себя. Барин уже несколько недель не возвращался домой.

Лиза ждала Михаэля в своей музыкальной гостиной. Она взволнованно протянула ему руки, глаза у нее полны были слез.

– Прости, Михаэль! – воскликнула она. – Я в неописуемом волнении. Ты ведь не сердишься на меня, не правда ли? Нет, ты всегда был славным малым и все понимаешь.

– Да что же здесь в конце концов происходит? – спросил Михаэль, нахмурив лоб.

– Садись. Я велю дать чаю. Анна, подайте чай! – крикнула она на горничную, чтобы скрыть свой стыд.

Лиза принадлежала к числу тех блондинок, что склонны к полноте и подвергаются опасности рано утратить четкую линию своих форм. Щеки у нее были полные, нежные и всегда раскрасневшиеся, словно она была разгорячена; глаза, казавшиеся раньше, когда она была возбуждена, такими большими, мерцали нежной, чуть-чуть поблекшей синевою. На лоб свисала челка белокурых, немного растрепанных волос.

Она нервно схватила папиросу и бросилась на диван подле рояля. Комната полна была нот и книг, лежавших довольно беспорядочно. Огромный диван устлан был алым ковром, и на нем разбросано было множество подушек ярких цветов. Стоячая лампа с красным абажуром и длинными черными кистями стояла подле рояля.

– Как хорошо, что ты пришел, Михаэль, – сказала Лиза, только чтобы что-нибудь сказать. Как это ни было смешно, она после этой бурной сцены пыталась показать горничной, которая сервировала чай, что все обстоит вполне благополучно.

– Вид у тебя хороший, ты загорел, – болтала она. – Я летом была с детьми в Герингсдорфе, с майором Пухманом и его женою.

Пока горничная была в комнате, она еще долго тараторила о том, о другом, разражаясь по временам негромким, клохчущим смехом.