Как вы, наверное, догадались, дорогой читатель, с этой минуты за Влаевым установлено самое тщательное, самое пристальное наблюдение.

Хорошо бы все уладилось, думаю я, имея в виду не убийцу, а Моньо. Хорошо бы он закончил университет… Хотя… Я уже вижу, как он сдает экзамены, которые ему неинтересны, потом с досадой ходит на службу, которая ему также неинтересна, и живет с ощущением скуки, ни разу не испытав радости от своей работы и даже не подозревая, что она может приносить что—то иное, кроме скуки… И только из—за того, что пренебрег своими влечениями, не дал этим влечениям созреть, а вслепую кинулся в первый же попавшийся вуз, предоставив выбор родителям…

На улице смеркается. Нажимаю кнопку и говорю вошедшему лейтенанту:

— Приведи Манева. И зажги свет, пожалуйста. Лейтенант щелкает выключателем. В комнате становится

уютней, а окно темнеет еще больше. Вводят Филипа.

— Садитесь.

Он сидит, внешне спокойный, но теперь к этому спокойствию добавилась чуть заметная напряженность.

Занимаюсь своими бумагами, которые, между нами говоря, никак не связаны с моим заданием. Пусть «гость» посидит, соберется с мыслями, освоится с обстановкой.

И он сидит, несколько угнетенный тем, что я не подаю никаких реплик. Галстук исчез. Щеки приобрели голубовато—стальной оттенок из—за отросшей бороды. Усталые глаза смотрят в одну точку. Одним словом, его «светскость» начала испаряться.

Звонит телефон. Наконец—то. Снимаю трубку:

— Да, я. Так… Так… Хорошо!

Наконец—то! Вот бы еще один звонок! И в голове вдруг возникает детская песенка:

«Антошка, Антошка!

Сыграй нам на гар—мо—о–ошке!»

Что называется, ни к селу ни к городу, но мотив уже явно привязался:

«Сыграй нам на гар—м–о—о–шке!»

И как бы отгадав мое желание, телефон звонит снова. Снимаю трубку и с легким разочарованием узнаю голос Доры:

— Товарищ Антонов! Наконец-то вас застала. Хотим пригласить вас с Марином на ужин. Разумеется, если вам хочется…

Благодарю за приглашение и быстро прощаюсь, чтобы освободить линию. Увы, аппарат подло молчит.

— Жду еще одного посетителя, — объясняю Маневу. — Придется потерпеть немного. Конечно, если вам нечего сказать.

— Нет, абсолютно нечего.

— Жаль. Наверное, вы догадываетесь, что другой, кого мы ждем, — это вторая половина убийцы. В вашей истории, как известно, убийца состоит из двух индивидов, автора замысла и исполнителя. Точнее, из Филипа Манева и Спаса Влаева.

— Товарищ инспектор, — устало, но спокойно говорит Филип. — Вы идете по ложному пути.

— Так ли?

— Ваша версия противоречит всем фактам, она абсолютно бездоказательна.

— Будут и доказательства, не беспокойтесь. Такие дела, сами знаете, без доказательств не обходятся.

Снова углубляюсь в размноженные на циклографе приказы и не без удивления устанавливаю, что они датированы прошлым годом. Надо, наконец, разобрать свой стол!

В дверь стучат, и тут же входит милиционер:

— Привели его, товарищ подполковник!

— Введите!

В кабинет входит Спас. Он в наручниках. С человеком—бицепсом надо быть начеку!

— Проходите вперед!

Он приближается без особого желания, слегка покачиваясь «на палубе» этого неустойчивого мира. Очевидно, упрямство будет сопутствовать ему до могилы. И это не воля, а именно тупое упрямство — идти, куда хочется, не считаясь ни с чем.

Милиционер лезет в карман, достает что—то, завернутое в платок.