А еще в Белбери слишком много семейной солидарности. У всех в Белбери есть корни. Все здесь – чьи-нибудь.
Последние слова несколько смущали Ширли, но она подумала, что они хорошо выражают ее мысль.
А Генри определенно не принадлежит никому. Самое большее, чем он может быть, – это чьим-то племянником, да и то его тетка, может быть, не родная, а так, свойственница.
«Нелепо, конечно, – рассуждала Ширли. – Само собой, у Генри должны быть отец и мать, как у всех, и где-то у него есть дом». Но она решила, что родители его умерли молодыми в неизвестной части света. А может быть, его мать постоянно живет на Ривьере и сменила множество мужей.
«Забавно, – опять сказала себе Ширли. – Про Генри не знаешь самого основного. Не знаешь даже его фамилии или хотя бы кто его сегодня привел».
Но она чувствовала, что это характерно для Генри: про него ей ничего не должно быть известно. Так он и должен был появиться – загадочный, непонятного происхождения, – а потом скрыться, и никто так никогда и не узнает, как же его фамилия или хотя бы чей он племянник. Просто красивый молодой человек с завлекательной улыбкой, который замечательно играет в теннис.
Ширли понравилась его бесцеремонность; когда Мери Крофтон задала вопрос: «Как же мы будем играть?» – Генри тут же ответил:
– Я буду играть с Ширли против вас.
Она была уверена, что Генри всегда поступает так, как хочет.
Она его спросила: «Вы к нам надолго?» – и он туманно ответил: «О, я пока не задумывался».
Он не предложил встретиться еще раз.
Ширли нахмурилась. Она бы хотела, чтобы предложил.
Она взглянула на часы и прибавила шагу. Она здорово опаздывает. Не то чтобы Лаура рассердится. Лаура никогда не сердится. Лаура – ангел…
Показался дом. Построенный в раннегеоргианском стиле, он был красивым, но казался несколько кособоким – как она понимала, по той причине, что некогда пожар уничтожил одно крыло, и его так и не восстановили.
Невольно Ширли замедлила шаги. Почему-то сегодня ей не хотелось домой. Не захотелось снова оказаться в четырех приветливых стенах, где свет вечернего солнца падает на поблекшую ситцевую обивку. Там так тихо и мирно; там будет Лаура – с приветливым лицом, с внимательным, оберегающим взглядом, и Этель, громыхающая тарелками. Теплота, любовь, защита, дом… Это и есть самое ценное в жизни? И все это принадлежит ей, без всяких усилий или желания с ее стороны, и все это давит…
«Однако как странно я все это представила, – подумала Ширли. – Давит? – На меня? Что, Господи прости, я имела в виду?»
Но она так чувствовала. Давление – постоянное, неослабное давление. Как рюкзак, который она однажды тащила на пешей прогулке. Сначала его не замечаешь, но постепенно он дает о себе знать, прижимает, врезается в плечи, наваливается на тебя. Бремя…
– Ну о чем я только думаю! – воскликнула Ширли и побежала к раскрытым дверям дома.
В холле было полутемно. Со второго этажа Лаура крикнула в колодец лестничной клетки своим мягким глуховатым голосом:
– Это ты, Ширли?
– Да. Боюсь, я сильно опоздала, Лаура.
– Пустяки. На ужин всего лишь макароны в сухарях, Этель держит их в духовке.
Из-за поворота лестницы вышла Лаура – хрупкое, изящное создание с почти бесцветным лицом и темно-карими, как-то странно посаженными глазами, отчего их взгляд казался почему-то трагическим.
Она спустилась и с улыбкой посмотрела на Ширли.
– Повеселилась?
– Да.
– Хорошо играли?
– Неплохо.
– Кто-нибудь новенький на теннисе был? Или все из Белбери?
– В основном из Белбери. |