Но вчера, вернувшись с тенниса, она односложно отвечала на вопросы Лауры. Интересно почему. Ширли, конечно, взрослеет. У нее появляется своя жизнь, свои мысли. Так и должно быть. Что сейчас от Лауры требуется, так это понять, как правильно себя с ней вести. Лаура, вздохнув, посмотрела на часы и решила сходить к мистеру Болдоку.

Глава 2

Болдок возился в саду, когда пришла Лаура. Хрюкнув, он тут же спросил:

– Как тебе нравятся мои бегонии? Хороши?

Мистер Болдок был неважным садовником, но необычайно гордился, когда у него что-то получалось, и полностью игнорировал неудачи. Друзья тоже не должны были их замечать. Лаура послушно оглядела чахлые бегонии и сказала, что они очень милые.

– Милые? Да они великолепны! – Болдок, который уже совсем состарился и стал гораздо толще, чем восемнадцать лет назад, со стоном нагнулся и выдернул несколько сорняков.

– Все из-за сырого лета, – прокряхтел он. – Только прополешь грядку опять вылезает. Сказать не решаюсь, что я думаю о вьюнках! Говорите что хотите, но я считаю, что их создал сам дьявол! – Он отдышался и пыхтя спросил:

– Ну, юная Лаура, что тебя привело? Какая беда? Рассказывай.

– Когда я встревожена, я всегда прихожу к вам. С шести лет.

– Ты была странным ребенком. Худенькое личико и огромные глаза.

– Я хотела бы знать, правильно ли я поступаю.

– Я бы на твоем месте не беспокоился. Карррр! Вылезай, презренное чудовище! (Это относилось к вьюнку.) Нет, не беспокоился бы. Некоторые всегда знают, что хорошо, а что плохо, а другие понятия не имеют. Это как слух в музыке.

– Я имею в виду не в моральном плане – хорошо или плохо, а насколько это умно.

– Ну, тогда другое дело. В целом человек делает больше глупых вещей, чем умных. В чем проблема?

– Это насчет Ширли.

– Естественно. Ни о чем другом ты и не думаешь.

– Я хочу, чтобы она поехала в Лондон учиться, на секретаря.

– Мне это кажется выдающейся глупостью, – сказал Болдок. – Ширли милое дитя, но из нее ни за что не получится компетентная секретарша.

– Должна же она что-то делать.

– Да, теперь так говорят.

– И я хочу, чтобы она общалась с людьми.

– Проклятье, дьявол и все напасти на эту крапиву. – Болдок потряс обожженной рукой. – С людьми? С какими это людьми? С толпами? С работодателями? С другими девицами? С молодыми людьми?

– Я как раз имею в виду – с молодыми людьми.

Болдок хохотнул.

– Она и здесь неплохо устроилась. Этот маменькин сынок Робин смотрит на нее как овечка, молодой Питер из-за этого ужасно переживает, и даже Эдвард Вестбери начал мазать бриллиантином то, что у него осталось от волос. Я унюхал его в церкви прошлым воскресеньем. Думаю – для кого это он? А как вышли из церкви, смотрю – он возле нее крутится, как застенчивая дворняжка.

– По-моему, никто из них ей не нравится.

– С чего бы? Лаура, дай ей время, она еще молода.

Послушай, ты действительно хочешь отослать ее в Лондон или поедешь с ней?

– Не поеду, в этом весь смысл.

Болдок выпрямился.

– Значит, в этом весь смысл? – Он смотрел с любопытством. – Что у тебя на уме, Лаура?

Лаура разглядывала землю под ногами.

– Как вы только что сказали, Ширли – единственное, что имеет для меня значение. Я так люблю ее, что боюсь ей навредить. Или привязать к себе слишком тесно.

Голос у Болдока был необычно нежным, когда он заговорил:

– Она на десять лет младше тебя, и ты для нее скорее мать, чем сестра.

– Да, я так себя и чувствую.

– И будучи умной девушкой, сознаешь, что материнская любовь собственническая?

– Да, и я этого не хочу.