– Дорогой мой Болди, я обожаю ваши лекции, но я всегда была безнадежно заурядной.

– Значит, ты хочешь остаться старой девой?

Лаура слегка покраснела.

– Нет, конечно, просто я думаю, что вряд ли выйду замуж.

– Пораженчество! – взревел Болдок.

– Нет, что вы. Просто мне кажется невероятным, чтобы кто-то мог в меня влюбиться.

– Мужчины могут влюбиться во что попало, – невежливо сказал Болдок. В женщину с заячьей губой, с прыщами, выступающей челюстью, тупой башкой и просто в кретинку! Половина твоих знакомых замужних дам таковы!

Нет, юная Лаура, ты не хочешь утруждать себя! Ты хочешь любить – а не быть любимой, – и не скажу чтобы ты в этом не преуспела. Быть любимой – это тяжелая ноша!

– Вы думаете, я слишком люблю Ширли? Что у меня чувство собственности на нее?

– Нет, – медленно сказал Болдок. – В этом я тебя оправдываю. Ты не собственница.

– Но тогда – разве можно любить слишком сильно?

– Да! – рыкнул он. – В любом деле бывает свое слишком. Слишком много есть, слишком много пить, слишком много любить…

Он процитировал:

– Есть тысяча обличий у любви,

И все они несут любимым горе.

Набей этим трубку и кури, юная Лаура.

Лаура вернулась домой, улыбаясь про себя. Как только она вошла, из задней комнаты показалась Этель и заговорщическим шепотом произнесла:

– Тут вас ждет джентльмен – мистер Глин-Эдвардс, совсем юный джентльмен. Я провела его в гостиную. Велела подождать. Он ничего – я хочу сказать, не бродячий торговец и не попрошайка.

Лаура слегка улыбнулась; но суждению Этель она доверяла.

Глин-Эдвардс? Она такого не помнила. Наверное, кто-то из летчиков, которые здесь жили во время войны.

Она прошла в гостиную.

Ей навстречу стремительно поднялся совершенно незнакомый молодой человек.

С годами это впечатление от Генри не изменилось. Для нее он всегда был незнакомцем. Всегда оставался незнакомцем.

Открытая, обворожительная улыбка на лице молодого человека вдруг стала неуверенной. Казалось, он был огорошен.

– Вы мисс Франклин? – сказал он. – Но вы не… – Улыбка опять стала широкой. – Я полагаю, вы ее сестра.

– Вы говорите о Ширли?

– Да, – с видимым облегчением сказал Генри. – Мы с ней познакомились вчера на теннисе. Меня зовут Генри Глин-Эдвардс.

– Присаживайтесь. Ширли скоро придет, она пошла на чай в викариат. Хотите хереса? Или лучше джин?

Генри сказал, что предпочитает херес.

Они сидели и разговаривали. У Генри были хорошие манеры, в нем была обезоруживающая скромность. Обаяние его манер могло бы даже вызвать раздражение. Он говорил легко и весело, без запинок, но был безукоризненно вежлив.

Лаура спросила:

– Вы сейчас живете в Белбери?

– О нет. Я живу у моей тети в Эндсмуре.

Эндсмур находился отсюда в шестидесяти милях, по другую сторону от Милчестера. Лаура удивилась. Генри понял, что от него требуется какое-то объяснение.

– Я вчера уехал с чужой ракеткой. Ужасно глупо. Так что сегодня решил вернуть ее и найти свою. Мне удалось раздобыть бензин.

Во взгляде его была мягкая ирония.

– Нашли свою ракетку?

– О да. Удачно, правда? Я вообще ужасно небрежен с вещами. Во Франции все время терял сумку.

Он обезоруживающе хлопал ресницами.

– А раз уж я здесь, я решил заглянуть к Ширли.

Уж не мелькнуло ли в его лице смущение? Если так, то это неплохо. Лучше, чем бескрайняя самоуверенность.

Молодой человек был привлекателен. Очень привлекателен. Лаура отчетливо ощущала исходящее от него обаяние.