Дональд был теперь главой деревенской администрации, и в эти первые дни лихорадочного напряжения действовал больше как генерал, а не как священник. Каждый вечер он находился на посту противовоздушной обороны в школе, являясь заместителем полковника Фарли. Если тот дежурил с шести до десяти, то Дональд заступал на дежурство до четырех утра. Время от времени раздавался сигнал тревоги, и нервы у всех были напряжены до предела.

Однако дни проходили за днями, и в деревне, как, пожалуй, и во всей стране, все как-то успокоилось и превратилось в монотонную рутину. Происходящее на посту ПВО в школе стало вызывать у жителей деревни некоторую скуку – у всех, кроме Кейт Шокросс.

На первое военное Рождество в гости приехала тетя Аджи. Она редко навещала их, и Грейс была более чем удивлена, когда тетя приняла приглашение приехать на праздники. Кроме того, что ей, Грейс, хотелось увидеть Аджи и поговорить с ней, была и еще одна причина, которая делала этот визит вдвойне желанным. Она знала, что Аджи присмотрит за ребенком и, таким образом, даст ей возможность какое-то время встречаться с Эндрю. В деревне не было никого, кто мог бы подменить Грейс в доме, – как она смогла бы объяснить свои прогулки по деревне, где все дома стояли с затемненными окнами? С тех пор, как они с Эндрю. Даже просто касались друг друга руками, прошло уже много недель – нет, месяцев. Время от времени Грейс видела его, иногда они разговаривали, но – деревня наблюдала. Если бы не ребенок, жизнь стала бы для Грейс невыносимой.

В тот вечер, когда она услышала, что Эндрю будет работать у них в саду, и упала в обморок, доктор Купер уложил ее и продержал в постели два дня. Все это время Грейс терзали разные чувства, и не последнее место в ее переживаниях занимала мысль о том, что теперь ситуация становится просто неприличной. «Зачем Эндрю сделал это?» – постоянно спрашивала она себя. Почему решился поставить их обоих в такое положение? Она так и не получила ответа до тех пор, пока не оказалась возле теплицы. В том, что жена священника подошла поговорить с садовником, не было ничего необычного, а вообще-то никто и не мог подслушать их там. К тому же, стоя возле теплицы, они сразу же заметили бы любого приближающегося к ним человека. Единственное, о чем надо было позаботиться Грейс, так это о выражении лица, выдававшего слишком явное желание видеть Эндрю. Она научилась делать это, когда разговаривала с ним, но в тот день в ее глазах ясно читалось все, что была у нее на сердце. «Зачем ты сделал это, Эндрю? Наша жизнь станет просто невыносимой» – «Не более невыносимой, чем тогда, когда я не могу видеть тебя по нескольку дней подряд… а в будущем, наверное, это будут недели.» – «Но, Эндрю, мы же выдадим себя.» – «Я себя не выдам.»

Эндрю, не отрываясь, продолжал смотреть на ящик с землей, медленно разравнивая ее руками:

– Я говорил, что могу любить, и не видя тебя, и не касаясь руками, и это правда, но когда он попросил меня заняться вашим садом, я понял, что это – подарок судьбы, который не стоит упускать.

– Но я боюсь…

– Не бойся, – Эндрю поставил на ящик еще пару таких же и поднял их – Я останусь здесь столько же, сколько и ты. Когда будешь готова уехать, просто скажи мне.

Эндрю понимал соображения Грейс по поводу ребенка, который будет носить фамилию Дональда. Как и она, он знал, что тот никогда не согласится на развод. Эндрю многое бы отдал, чтобы увезти Грейс из этого дома; не то, чтобы он ревновал ее к Дональду – для него этот человек был похож на большой барабан, в котором с шумом перекатывается горошина, – он презирал мужа Грейс.